Понятие практического смысла в теории П. Бурдье

А. Е. Сериков

Теория практики Пьера Бурдье – одна из наиболее интересных и перспективных социальных теорий конца XX века. Она сейчас интенсивно осваивается отечественной наукой. В частности, российские авторы все чаще используют понятие габитуса, беря за основу то значение, которое придает ему именно Бурдье. Цель данного исследования – интерпретация понятия практического смысла, также играющего в этой теории важную роль.

Смысл действия в теории Бурдье и у других авторов

Практический смысл, о котором пишет Бурдье, это смысл действия. С этой точки зрения разговор о нем помещается в контекст других социальных теорий, в которых смысл действия или практика так или иначе концептуализированы. Поскольку Бурдье время от времени ссылается па Маркса, многие интерпретируют его идеи как марксистские[1]. Действительно, марксистская мысль о том, что практика происходит под влиянием условий, которые являются результатом предшествующей практики, принимается Бурдье. Однако трудно найти теоретика, всерьез отрицающего эту идею. Главное в теории Бурдье – выход за рамки как объективизма, так и субъективизма, преодоление оппозиции социальной физики и социальной феноменологии. Марксизм, функционализм и структурализм с этой точки зрения можно классифицировать как социальную физику, а понимающую социологию Вебера и интеракционизм – как феноменологию. Поэтому целесообразно прояснить, чем понимание практического смысла у Бурдье отличается от понимания смысла действия в любом из указанных подходов.

Смысл практического действия выявляется в марксизме через ответ на вопрос о том, что производится в действии. Практика понимается как производство и воспроизводство. Смысл всякого действия двойственен: в нем реализуется, с одной стороны, потребительская, а с другой стороны, меновая стоимость. Причем реализация меновой стоимости и связанное с ней воспроизводство общественных отношений выходят в марксизме на первый план. Смысл действия помещается в контекст изменяющихся производственных отношений и классовой борьбы. А любая практика оценивается в конечном счете с точки зрения представлений об объективных законах общественного развития. В теории Бурдье подобная телеология исключается, хотя идея о двойственности смысла действия находит выражение в различении практического смысла и его теоретической реконструкции.

В функционалистских теориях смысл действия определяется его ролью в социальной системе (у Парсонса) либо интерпретируется втерминах наблюдаемых последствий (у Мертона). То есть смысл действий увязывается с социальными функциями, а для действующего индивида он в значительной мере бессознателен, латентен либо малозначим. Например, индивидуальный смысл действий, направленных на создание семьи, может быть связан с чувством романтической любви, а с функционалистской точки зрения в них реализуются репродуктивная, статусная, экономическая и прочие функции, без которых не смогла бы существовать социальная система. В структурализме Леви–Строса смысл действия также лежит по ту сторону индивидуального сознания, и может быть выявлен как универсальный код, как правило, которое реализуется в данном действии. В отличие от функционализма и структурализма, теория Бурдье выявляет индивидуальный практический смысл. Во–первых, Бурдье подчеркивает, что эмпирические наблюдения не подтверждают структуралистскую теорию о реализации некоторой бессознательно действующей схемы (модели), которую можно было бы реконструировать в виде однозначного кода (правила). Во–вторых, практический смысл вообще не поддается описанию в терминах оппозиции сознания и бессознательного.

Индивидуальность практического смысла отсылает нас к понимающей социологии, интеракционизму и феноменологической социологии. В теории Вебера речь прямо идет об индивидуальном смысле действия, которое и определяется как социальное через его осмысленность и соотнесенность со смыслом действий других индивидов. С точки зрения Вебера, смысл действия сознается индивидом и именно в этом качестве реализуется. У Вебера, как затем у интеракционистов, индивид понимается в качестве субъекта действия. Смысл действия в интеракционизме – это то значение, которое сформировано субъектом и стоит за символами, опосредующими взаимодействие и совместное конструирование реальности. Похожим образом действие понимается и в экзистенциально–феноменологической традиции. Экстернализация, которая, согласно Бергеру и Лукману, лежит в основе институционализации[2],  – это вынесение вовне сознательных смыслов. Именно смыслы сознания, существующие на дискурсивном уровне, а не практические смыслы лежат в основе социального конструирования реальности в понимании этих теоретиков. 

Контекст практического смысла

Практический смысл, как и смысл вообще, не существует вне того горизонта, на фоне которого он появляется. В соответствии с Хайдеггером и Ортегой–и–Гассетом, мир следует понимать как совокупность прагматических полей. Любое действие индивида всегда изначально вписано в какое–либо прагматическое поле (или поля). Смысл действия существует не сам по себе, а на фоне мира. Бурдье исходит из похожего представления о мире. Он использует понятие социальных полей, а не прагматических полей или полей значимости, но главное в этих понятиях аналогично: речь идет о фоне, вне которого осмысленно действовать невозможно. Кроме того, Бурдье пишет об игре на социальных полях, и это напоминает о языковых играх Витгенштейна. Практический смысл, согласно Бурдье, как и смысл слов, согласно Витгенштейну, порождаемся действием, и доступен этот смысл тому, кто способен: продолжать игру. Социальная игра – это подвижный фон, который всегда меняется. А практический смысл действия, определяемый через соотношение данного действия с другими, не существует вне длительности раскрывающего его действия, не может быть вечным или вневременным.

Связь практического смысла с миром можно выразить и в структуралистских терминах: мир – это контекст, где смысл отдельного действия описывается исключительно через систему отношений с другими действиями. Несмотря на то, что Бурдье в целом переосмысливает структуралистскую методологию, он сохраняет «реляционный способ мышления, который, порывая с субстантивистским способом мышления, подводит к описанию каждого элемента через отношения, объединяющие его с другими элементами в систему, где он имеет свой смысл и функцию»[3]. Но если структуралисты искали структуры уже сложившихся текстов, включая осознанные в качестве таковых традиции и обычаи, то Бурдье занят исследованием механизмов, благодаря которым тексты появляются вследствие практик. При этом смысл действия и в функционализме, и в   структурализме выявляется в контексте синхронистические отношений между элементами системы, а в теории Бурдье – и это объединяет ее с другими новейшими социальными теориями – смысл действия темпорален. Согласно Бурдье, нельзя упускать из виду «те свойства практики, которые труднее всего воссоздать детемпорализующей науке, то есть свойства, обусловленные именно тем, что практика творится во времени, что от времени она получает свою форму как порядок следования, а тем самым и свой смысл и направленность»[4].

Темпоральность практического смысла

Сама практика, как она описана в теории Бурдье, темпоральна. Темпоральность ее задается, с одной стороны, последовательностью необратимых действий, а с другой стороны, их связью. Связь между прошлым и настоящим имееет место постольку, поскольку габитус является своеобразной памятью. Возможно, здесь сказывается влияние идей Бергсона. Согласно Бергсону, человеческое действие непредсказуемо и не подчиняется заранее известному правилу из–за того, что память постоянно обновляется, постоянно расширяется. То есть свобода существует благодаря памяти[5]. Память, о которой пишет Бергсон, нематериальна, габитус же можно понять как инкорпорированную память. «Тело верит в то, во что играет; оно не запоминает прошлое, а приводит его в движение, и уничтоженное таким образом прошлое начинает жить заново»[6]. Габитус у Бурдье, как и память у Бергсона, подобен снежному шару, на который постоянно наворачиваются новые слои. Габитус структурирует практику, но и сам все время структурируется. Свобода действия, неподчиняемость его жестким правилам существует благодаря этому свойству габитуса.

В этом Бурдье расходится с Сартром, фактически утверждающим, что свобода существует вопреки памяти. Как говорит Бурдье, «Сартр превращает каждое действие в некоторого рода конфронтацию субъекта и мира, не имеющую прошлого»[7]. Такая интерпретация идей Сартра может показаться парадоксальной, ведь Сартр стремится описать темпоральность экзистенции как целостность, критикуя Бергсона и Гуссерля именно за то, что они не смогли связать прошлое и настоящее[8]. Но Бурдье точен в своей характеристике, и вот почему: в «Бытии и ничто» Сартр описывает темпоральную целостность сознания, но не схватывает специфическую темпоральность действия. Это происходит потому, что действие для него – всего лишь проекция сознания, а свобода опирается на ничто, порождаемое человеческой экзистенцией. Каким образом свобода мысли связана с ничто – это тема для отдельной дискуссии. Может быть, мысль и не настолько свободна, насколько хотелось Сартру. В данном случае важно то, что действие нельзя отожествить с мыслью. Более того, действие не зависит только от отношений в системе синхронных с ним действий. Действие во многом определяется смысловой связью с предшествующими действиями, и эта связь такова, что дает место свободе в рамках той или иной социальной игры. Итак, с позиций феноменологии о темпоральности смысла можно говорить в силу темпоральности сознания. Темпоральность же практического смысла, о котором идет речь у Бурдье, иная, она связана с темпоральностью габитуса и практики.

Практика не есть нечто непрерывное, она является рядом последовательных действий, совершаемых в конкретных ситуациях[9]. Смысл каждого действия задается какими–либо различиями, реализуемыми в этом действии, но в конкретном действии не могут быть реализованы все различия одновременно. В научной «детемпорализующей» теории мы можем прибегать к построению сводных таблиц всех встречающихся в той или иной культуре типичных различий и выстраивающихся на их основе значений. Но на практике значения используются «политетически, то есть не просто одно за другим, а то одно, то другое, каждое по отдельности»[10]. Если речь идет о родстве, то на практике существует не однородное пространство однозначно понимаемых отношений генеалогии, но прерывистое множество «фрагментов родства, обретающих иерархический порядок и организацию согласно сиюминутным нуждам»; если о географическом пространстве – на практике оно выглядит как «прерывистое и содержащее пробелы пространство практических маршрутов»; если о календарном времени – практическое время состоит из «отдельных фрагментов длительности, несоизмеримых между собой и обладающих каждый своим ритмом»[11].

Практический смысл как событие

Практические действия обладают характером события, то есть они непредсказуемы и необратимы. Бурдье хорошо иллюстрирует эти свойства практических действий на примере обмена дарами. В структурализме Леви–Строса обмен дарами понимается как реализация бессознательного принципа, из которого вытекают обязанности дарить, возвращать и принимать дары. В реальной же практике дар может остаться безответным или быть отвергнут. В практических обменах дарами всегда «предполагается некая импровизация, а значит, постоянная неопределенность, которая, как говорится, и составляет всю их прелесть, а стало быть, и всю их социальную действенность»[12]. Согласно Бурдье, обмен дарами, словами, действиями вообще следует признать «объективно необратимой, относительно непредсказуемой последовательностью, которую создают агенты своей практикой, то есть рядом необратимых решений, в которых и посредством которых они темпорализуются»[13].

Итак, практические действия – это последовательные необратимые отдельные моменты, составляющие практику в целом. Важно понять, что между ними существует смысловая связь, и существует она благодаря практической заинтересованности действующего индивида в результате, практической вовлеченности его в ситуацию. С одной стороны, эта вовлеченность проявляется в том, что человек не может дистанцироваться от своего прошлого, с другой стороны, он вынужден реагировать на ближайшее будущее. Действующий индивид не может бесконечно долго обдумывать ситуацию, возвращаться назад и совершать новый поступок, исходя из прежнего контекста. Он не имеет возможности даже для мысленного возврата, так как вынужден практически реагировать на развитие игры, подобно спортсмену на поле, посылающему мяч туда, где его партнер окажется в ближайшем будущем. «Безотлагательность решений, в чем справедливо усматривают одну из главных особенностей практики, является следствием участия в игре и вытекающего из него присутствия в будущем; стоит оказаться, подобно наблюдателю вне игры, вне выигрышей и проигрышей, как сразу же исчезают те безотлагательные проблемы, вызовы, угрозы и вынужденные ходы, которыми и образуется реальный, то есть реально обитаемый мир»[14].

Практический смысл действия нельзя описать, игнорируя темпоральную связанность отдельных событий. Например, матримониальная сделка в кабильском племени должна пониматься антропологом не как самостоятельное событие, но обязательно «как момент в ряду матримониальных и символических обменов, поскольку экономический и символический капитал, который семья может вложить при заключении брака в одного из своих детей, в большой мере зависит от ранга, занимаемого этим обменом в совокупность браков детей данной семьи, а также от общего итога этих обменов»[15]. Всякое практическое действие, как заключение брака в данном случае, связано со смыслом предшествующих ему действий. Оно включено в историю игры на данном социальном поле и раскрывает ее смысл. И не просто раскрывает его как нечто уже существующее, но конструирует. Только конструирование это не теоретическое, а практическое. Скажем, отказ от дара может быть интерпретирован в последующих действиях либо как презрение к дарящему, либо как неспособность к ответному дару.

Практическое действие, таким образом, можно рассматривать как означающее, а предшествующие действия – как означаемые. И означающие, и означаемые здесь не являются какими–либо вневременными символами (как символы языка в структурализме). Тем более они не являются какими–либо субстанциями. Поэтому говорить о трансцендентальных означаемых практического действия, о каком–то его абсолютном смысле нельзя. Это сближает Бурдье с такими авторами, как Деррида и Делез.

Делез отличает смысл от таких отношений в предложении, как денотация, манифестация и сигнификация. Если бы смысл совпадал с денотацией, он заключался бы в состояниивещей, о которых говорится в предложении. Если бы смысл совпадал с манифестацией, он бы выражал состояние говорящего «Я». Если бы смысл совпадал с сигнификацией, он заключался бы в универсальной структуре языка, реализующейся через предложение. Но, согласно Делезу, смысл – это событие, выражаемое предложением. При этом смысл не сливается с самим предложением[16]. Предложение выражает смысл предыдущего предложения, которое обязательно должно иметь место, ведь всякое высказывание предполагает смысл. Без этого предположения речь не могла бы начаться. «Иными словами, – пишет Делез, – говоря нечто, я в то же время никогда не проговариваю смысл того, о чем идет речь. Но с другой стороны, я всегда могу сделать смысл того, о чем говорю, объектом следующего предложения, смысл которого я, в свою очередь, при этом тоже не проговариваю»[17].

По аналогии, практический смысл, о котором пишет Бурдье, может быть понят как событие, выражаемое действием. В качестве события он не совпадает ни с сознательным намерением субъекта, ни с универсальной бессознательной моделью, ни с совокупностью объективных факторов, влияющих на действие. Не совпадает он и с самим действием, так как действие и его смысл следует различать. Далее, смысл действия выражается не этим действием, а последующими действиями. Или иначе, всякое действие выражает смысл предшествующих действий. В этом и заключается смысловая связь действий, преодолевающая их дискретность.

Телесность практического смысла

Функционирование габитуса в качестве памяти и вовлеченность в практику возможны постольку, поскольку речь идет о действиях людей, наделенных телом. Габитус – это инкорпорированная память, инкорпорированная порождающая схема. Соответственно, можно сказать, что и практический смысл телесен. Очевидно, что Бурдье развивает при этом некоторые мысли Мерло–Понти. В «Феноменологии восприятия» последний выдвигает идею «органического мышления», которое можно интерпретировать как додискурсивное мышление, существующее в силу того, что тело включено в мир практических действий. Речь идет об особой телесной интенциональности, которая существует даже у простейших животных, а у человека, возможно, является основой сознания. Согласно Мерло–Понти, практический смысл ситуации начинает формироваться уже на рефлекторном уровне, «рефлексы как таковые никогда не являются слепыми процессами: они следуют "смыслу" ситуации... <...> Рефлекс не является следствием объективных стимулов, он сам "обращается" к ним, вкладывая в них смысл, которого им не заполучить поодиночке, – в качестве физических возбудителей, – которым они обладают, только превращаясь в ситуацию»[18]. Аналогично, восприятие является интенцией нашего тотального бытия и не полагает поначалу объекта познания.

Бытие в мире Мерло–Понти определяет как некое дообъектное видение (или дообъектное знание), которое отличается, с одной стороны, от безличного, лишенного какого–либо смысла процесса, а с другой – от личного объектного познания. Быть в мире – значит, помимо прочего, обладать телом. «Тело – это то, что сообщает миру бытие, и обладать телом означает для живущего сращиваться с определенной средой, сливаться воедино с определенными проектами и непрерывно в них углубляться»[19]. Итак, получается, что мир – это не просто система значимостей, открытых сознанию, как он описан у Хайдеггера и Ортеги–и–Гассета, но в глубине своей еще и система особых телесных значимостей. А если так, то смысл действия никогда не бывает до конца отрефлексированным.

Мерло–Понти настаивает, что двигательную функцию тела следует понимать как «особого рода интенциональность»[20]. При этом он подчеркивает, что движение не есть мысль о движении, и оно происходит в пространстве, которое не есть мыслимое пространство. Движения происходят в пространстве, формируемом самими движениями, и усваиваются телом через включение их в мир этого тела. «Поэтому двигательная функция – это не служанка сознания, которая переносит тело в заранее представленную нами точку пространства. Чтобы мы смогли перенести наше тело к объекту, необходимо прежде всего, чтобы объект существовал для него, а тело не принадлежало бы к области "в себе"»[21]. Наши телесные практические навыки нельзя объяснить ни механическим автоматизмом (ведь музыкант привыкший к одному инструменту, может довольно быстро освоить другой), ни объективированным знанием (уметь печатать не значит знать расположение букв на клавиатуре). В основе навыков лежат смыслы мира, которые «понимаются» телом, когда усваиваются навыки. Здесь «понимание» – это чувство согласия между тем, чего человек добивается, и тем, что ему дано. Бурдье высказывает очень похожие мысли, только говорит не о физических движениях, а шире – о действиях. Если у Мерло–Понти речь в основном идет о движениях тела в буквальном смысле это слова, перемещениях в физическом пространстве, игре на музыкальных инструментах, то Бурдье пишет еще и о движениях обмена, перемещениях в пространстве социальных различий, социальных играх.

Во всякую игру мы входим телесно, особенно это касается тех игр, которые, в отличие от детских, театральных или спортивных, не воспринимаются в качестве таковых[22] . Это социальные игры, с которыми свыкаются с рождения подобно тому, как усваивают родной язык. Бурдье пишет, что это игры в–себе, а не для–себя. В них нельзя войти сознательно, поскольку они требуют некоторой безусловной практической веры в их серьезность. «Практическое верование – это не "состояние души" и еще меньше какое–то сознательно принятое решение верить в некий корпус догм и учрежденных доктрин ("верований"); это, если можно так выразиться, "состояние тела"»[23]. Практическая вера – это необсуждаемое, дорефлексивное, наивное согласие с основными допущениями данной игры, некое непосредственное согласие между габитусом и социальным полем, которое формируется только на практике, только через опыт телесной включенности в игру. Получается, что фундамент человеческого мира телесен и что он тем прочнее, чем менее осознается.

Интересно сопоставить эти мысли Бурдье с различением первичной и вторичной социализации у Бергера и Лукмана. Согласно их теории, в ходе первичной социализации формируется основа личностного мира, те его характеристики, которые затем практически не могут быть подвергнуты сомнению. Но социализация в описании этих теоретиков происходит как бы вне тел, вне их формирования. С этой точки зрения Бурдье вносит существенный вклад в теорию социализации.

Итак, практически осмысленными действия могут быть лишь постольку, поскольку игра принимается всерьез, лишь до тех пор, пока играющий не ставит ее под сомнение. Последующие действия «подключаются» к предыдущим в той мере, в какой раскрывают их смысл. Но с человеком может произойти нечто, что заставит его посмотреть на игру со стороны. Тогда все действия покажутся абсурдными, и человек либо выйдет из игры, либо будет только делать вид, а это уже другая игра. Что может заставить и человека выйти из игры, всякую ли игру можно покинуть? Бурдье это не обсуждает. Он лишь пишет, что вопросы о смысле мира или бытия никогда не задают себе те, кто увлечен игрой. Это вопросы праздного зрителя, эстета, теоретика.

Очевидно, что посмотреть со стороны на игру, с которой сроднился с раннего детства, «подвесить» мир здравого смысла, крайне сложно. Но известно, что подобная редукция может быть осуществлена в теоретических целях. Кроме того, человек может оказаться в пограничной ситуации, переживать яркие эмоциональные состояния, творческие озарения, религиозные откровения. Эти состояния выводят человека из практических игр и задают какую–то совершенно иную телесность и темпоральность. Человек может попасть в вечность, в ничто, испытать свободу от собственного тела, относительность повседневных представлений опространстве и времени. Бурдье, однако, подобные возможности не рассматривает. А такие авторы, как Сартр или Бердяев, делают эти возможности основой своих представлений о человеке, и нельзя утверждать, что они во всем заблуждаются. Просто, видимо, нужно четко различать ситуацию практического действия, с одной стороны, и особые состояния человеческого духа – с другой. С точки зрения теории практики важно то, что эти особые состояния могут быть источником смены игрового поля или изменения основных предпосылок игры.

Отличие практического смысла от теоретического

Для Бурдье важно, что практически действующий индивид играет на социальном поле, а теоретик смотрит на его игру со стороны. Теоретик не вовлечен в игру телесно, для него несущественна темпоральная связь последовательных действий, поэтому он может окинуть практику вневременным тотализирующим взглядом. Он может попытаться упорядочить в рамках единой таблицы или схемы все многообразие различий, лежащих в основе практических действий, теоретически воссоздать практическую логику. Реально ли его намерение? Одна из основных идей Бурдье заключается в том, что между логикой теории и логикой практики существует разрыв. Теоретику недоступна практическая логика, а практический смысл исключает теоретическую рефлексию действующего индивида[24].

Практически владеть смыслом может лишь тот, кто не реконструирует его теоретически, «практика не подразумевает (или исключает) овладения выраженной в ней логикой»[25]. Действующий индивид не исходит из логически согласованных представлений. Во–первых, в действии реализуются не только осознанные, но и телесные смыслы. Во–вторых, даже осознаваемые практические различия реализуются в последовательных ситуациях и не укладываются в универсальную схему. Практическая логика действует в режиме неотложности и жертвует заботой о согласованности в пользу эффективности. Практика исключает чисто формальный интерес, главное в ней – достижение результата и максимальная отдача от затраченных усилий. Поэтому суть практической классификации в том, что она подразумевает невозможность классифицировать все. Практические действия характеризуют «неуверенность, колебания, вытекающие из того, что они основаны не на сознательных и постоянно действующих правилах, а на практических схемах, непрозрачных для самих себя, склонных к изменениям в зависимости от логики ситуации, от навязываемой ею и почти всегда частичной точки зрения»[26]. Практические схемы действия исходят из так называемого «ощущения противоположности», когда для любой вещи или качества существует столько противоположных вещей или качеств, сколько может быть практических ситуаций, в которых это ощущение возникает. При этом практическое мышление оставляет «неопределенными основания различий или ассимиляций, никогда не уточняет, в каком отношении расходятся или сходятся вещи, противопоставляемые или объединяемые этим мышлением»[27].

В–третьих, имеет место официализация представлений о типичных смыслах и правилах действия[28]. «Официализация – это процесс, в ходе которого группа (или те, то в ней господствует) постигает и скрывает от себя свою суть, связывая себя публичным исповеданием веры, узаконивающим и внушающим произносимое, молчаливо очерчивающим пределы мыслимого и немыслимого и тем самым способствующим поддержанию социального порядка, которым и обеспечивается его власть»[29]. В основаниях практики лежит всесторонний учет материальных и символических расходов и доходов. Но бывает выгодно действовать согласно эксплицитным правилам. На этом основаны так называемые стратегии второго порядка,  направленные не наполучение ощутимых преимуществ, а на тот престиж, который приносят лишь поступки, лишенные каких–либо видимых причин, кроме соблюдения правил. Это стратегии всегда поощряются группой и приводят к превращению частных интересов семьи или индивида в публично признаваемые, законные «незаинтересованные интересы». В итоге все действия, за исключением явно бесчестных, должны иметь моральное объяснение в виде ссылки на традиции, обычаи и законы[30]. Именно к подобным объяснениям охотно прибегают информаторы антропологов и социологов, пытающихся на основе интервью реконструировать смыслы действия и правила поведения.

В результате стратегий второго порядка практики кажутся вытекающими из правил. Например, заключение брака у кабилов обретает свой практический смысл лишь в континууме всех возможных выборов, на одном полюсе которого брак между кузенами по параллельной линии, а на другом – брак между представителями различных племен. При этом женитьба на дочери брата отца наиболее соответствует представлениям о традициях, это тот брак, о котором будут говорить как о правильном. На практике же этот брак связан с наименьшими материальными затратами и «выступает часто как вынужденный выбор, который иногда стараются представить как выбор идеала, делая, таким образом, из нужды добродетель»[31].

Расчет может быть основой практики лишь постольку, поскольку он в значительной мере скрыт от самих действующих индивидов. Так, в выборе брачного партнера огромную роль играет ориентация на такие его качества, как порядочность, здоровье, красота, чувство собственного достоинства и трудолюбие, что не мешает на практике также исходить из размера наследства и социальных возможностей семьи. Вкусы, предпочтения и привычки, формируемые в ходе семейного воспитания, закладывают основу большинства будущих выборов такого партнера, который искренне нравится и при этом имеет «подходящий» социальный статус. Этические и эмоциональные диспозиции агентов, пишет Бурдъе, обычно соответствуют их объективному положению в социальном поле, в результате чего осуществляется «спонтанная расчетливость», исключающая всякий намек на расчет. Истина экономики обменов «выражается открыто лишь в моменты кризисов, когда как раз и обнаруживается расчет, обыкновенно вытесняемый или замещаемый слепым благородством чувства»[32].

Теоретическая реконструкция практического смысла

Для того, чтобы теоретически описать смысл практики, необходимо избежать ряда иллюзий. Первая заключается в том, что существует логически упорядоченная универсальная модель поведения, открыть которую призван исследователь. С этой иллюзией связана совершенно необоснованная вера в то, что ученый может занять абсолютную точку зрения. Кроме того, существует противоположная вера в возможность постичь смысл изучаемых практик как бы изнутри, за счет эмпатии и идентификации с действующими индивидами. Как следует из предыдущего обсуждения, дело даже не в том, что такая полная идентификация невозможна. Главное в том, что практически действующий индивид не воспринимает рационально логику своей практики. Эта логика может быть реконструирована лишь со стороны. Речь идет именно о реконструкции, поскольку она предполагает первоначальную деконструкцию как официальных повседневных представлений, так и опирающихся на них универсальных моделей теоретиков.

Основным методологическим правилом реконструкции практического смысла является объективация дистанции между наблюдателем и наблюдаемым. Причем важно, что дистанция эта проявляется не столько в расхождении культурных традиций наблюдателя и наблюдаемого, сколько в расхождении теоретической и практической позиции. Указанная объективация приводит к пониманию того, что структуралистский тезис о существовании правил, реализуемых в практическом действии, – это принимаемая на веру предпосылка. Структуралисты верят в правила и поэтому отыскивают их. В частности, структуралисты эмпирически обобщают не всякое поведение, а только «нормальное», «типичное», то есть такое, которое изначально приспособлено к тому, чтобы вписаться в некую статическую модель. Сначала норма существует как теоретическая предпосылка, а затем уже обнаруживается в ходе исследования.

Если же обобщать не только «нормальное» поведение, но практику во всем ее многообразии, то какой–либо не противоречивой статической схемы, описывающей все это, построить не удается. Однако можно реконструировать порождающий принцип, в основе которого лежат некоторые базовые практические различения, свойственные данному социальному полю. Порождающий принцип, как и структуралистский код, реконструируется через описание основных различий, это тоже схема, но динамическая, рекурсивно реализующаяся в последовательных ситуациях.

Реализация очень простой порождающей формулы приводит ко всему наблюдаемому многообразию практик. Возьмем, например, распределение труда между мужчинами и женщинами у кабилов, включая все связанные с ним ритуалы, стереотипы и представления. Согласно Бурдье, их практический смысл «можно постичь, комбинируя три основные оппозиции: оппозицию между движением внутрь (а также вниз) и движением вовне (или вверх), оппозицию между влажным и сухим и, наконец, оппозицию между непрерывными действиями, направленными на длительное поддержание противоположностей и распоряжение ими в их единстве, и краткими, прерывистыми действиями, направленными на объединение существующих противоположностей или разделение соединившихся»[33]. При этом третья оппозиция между «прерывистым мужским и непрерывным женским» оказывается наиболее важной, она обнаруживается и в сельскохозяйственном календаре, и в понимании кабилами природы различных вещей, в привычках повседневной жизни. Бурдье считает, что оппозиция между полами является парадигмой основополагающего разделения, позволяющего полностью понять все ритуалы и символы кабилов на основании двух операциональных схем: объединение разделенных противоположностей, с одной стороны, и разделение объединенных противоположностей – с другой. Классической структуралистской антропологии не удалось выявить эти схемы еще и по той причине, что она, по выражению Бурдье, замкнулась на антиномии различия и тождества[34]. Это замечание Бурдье хорошо поясняет отличие описываемых им схем от структуралистских кодов. Так, в анализе матримониальных практик структурализм замыкается на противопоставлении эндогамии и экзогамии, что приводит к неудачным попыткам объяснить браки только на основании соответствующих правил.

Итак, согласно Бурдье, ученый может овладеть порождающей формулой, позволяющей реконструировать все многообразие практических смыслов исследуемого социального поля, но он всегда должен помнить, что основанием практической логики является не эта формула, а ее практический эквивалент, осознаваемый действующими индивидами лишь частично.

Комментарии

← Предыдущая статья
«Метафизическое апостериори»: к специфике кантовского априоризма

Следующая статья →
Философия на диване: Кант, Фуко и бессознательное

• Философия: в поисках онтологии:2003
• Концепт «события» у М. Мамардашвили и Ж. Делеза
• Русская философия: mode d`emploi
• Персона - ипостась и хора. К истории конципирования "другого"
• Некоторые замечания о cogito, об альтернативах классическому субъекту и о цене субъектности вообще
• Философия на диване: Кант, Фуко и бессознательное
• «Метафизическое апостериори»: к специфике кантовского априоризма
• Ценностная система Гегеля и обесцененная личность
• Возникновение философии. Проблема начала мышления

• Реальные отзывы клиентов МФО webbankir kompaskreditov.ru.