Сайт работает при поддержке
социально-гуманитарного института
Самарского университета
Сайт создан благодаря поддержке
Самарской гуманитарной академии
Сайт работает при поддержке
социально-гуманитарного института
Самарского университета
Сайт создан благодаря поддержке
Самарской гуманитарной академии
Я хотел бы попытаться вычленить источник возбуждения, производимого чтением Фуко. Думаю, это можно назвать критикой интеллигенции. Необходимость такой критики сейчас в России можно было бы оправдать, так сказать, «провисанием» философии как следствием провисания интеллигенции, симптомом чего, по-видимому, является некоторая распространенность экзистенциализма или околоэкзистенциальных форм философствования[1]. Интеллигенция в России заключала брак с экзистенциализмом дважды: один раз по любви, другой раз от безысходности; один раз – с удовольствием покидая отведенное ей место идеологов и чая новое общество из своего домена – феноменов и экзистенциалов, и другой раз – не найдя себе места в новом обществе и противопоставив новому разделу старого имущества все те же феномены и экзистенциалы.
Как придать форму нетерпению свободы? – спрашивает Фуко, и это вопрос маргинала в «старом», устоявшемся обществе. Как придать форму боли, пустоте и безысходности? – можно спросить сейчас в России, и это вопрос поздних последышей, «щенят» старой советской интеллигенции, не вписавшейся в поворот, выбившейся из стиля… Исход, обнаружение выхода – вот теперешнее дело этих «щенят». Чтобы установить контакт между их ситуацией, французской, и нашей, российской, я бы предложил спросить нейтрально: как придать форму неопределенному возбуждению? Его предмет неописуем, как кажется, и, во всяком случае, не разрешим в данной форме представление вот здесь я бы и хотел устроить встречу для Канта, Фуко и психоанализа с его тезисом о бессознательном. Придать форму нетерпению свободы – форму асимметрии «да» и «нет», возникшей вместе с телом интеллектуала, и его мыслительными способностями. Придать форму возбуждению, выйти на свет и обрести мыслью тело для интеллектуала – этим намерениям можно попытаться поставить на службу некоторые тексты Канта, Фуко, Фрейда и Лакана.
А: Кант
В статье «Что такое Просвещение» Кант не пытается понять настоящее, исходя из всеобщего или в свете будущей завершенности, но ищет отличие: чем «сегодня» отличается от «вчера»?
Как Кант поставил философский вопрос настоящего? Просвещение есть исход, выход из состояния детства – приятия авторитета другого там, где надлежит воспользоваться собственным разумом. Если задано отношение между волей, авторитетом и использованием разума, то оно должно измениться. Просвещение есть перемена заданных отношений, замещение, занятие изобретенного места «разум». Условия этой перемены, или выхода, или замещения, двояки: во-первых, свобода иметь собственное мнение, рассуждать ради разума, повинуясь при этом. Однако свободное использование разума возможно лишь при его публичном использовании – при частном использовании нужно решать вполне конкретные проблемы, которым и подчиняется разум, например нет денег и надо продаваться. Правила свободного и публичного использования разума изложены и Критиках.
Б: Фуко
Фуко в нескольких отношениях кантианец: критика, актуализация «сегодня» и проблема разнородного или артикуляции. Для Фуко этот текст («Что такое Просвещение?») интересен совмещением критической рефлексии с исторической – актуализацией «сегодня» как мотива особой философской задачи. Оказывается, что современность может быть понята не как эпоха, но как позиция, не как то, о чем говорят, а как то, из чего говорят. Кант в изложении Фуко и попытался дать эскиз такой позиции, принимаемой и развиваемой Фуко далее, – манеры отношения к актуальности, жизненной задачи и этоса[2].
Современность как позиция есть борьба с мимолетностью настоящего пред лицом всеобщего, его героизация. Современность как этос или позиция есть упражнение в преодолении оппозиций вечного и временного, всеобщего и частного, есть игра свободы и реальности, одновременно уважение реальности и насилие над ней, ее поэтизация и произведение.
Современность как позиция есть, наконец, изобретение себя. Этос этой позиции – быть позицией-пределом: необходимо отвергнуть альтернативу внутреннего и внешнего и пребывать на границе. Обратное этому: выводить из формы нашего бытия то, что нам невозможно сделать или понять. Таким образом, намечается оппозиция внутри критической философии между Фуко и Кантом: критика как необходимость ограничения и критика как возможность преодоления – противоположные по отношению к топосу мысли стратегии. Не думать и не делать то, что мы делаем и что мы думаем, – вот выражение этоса позиции современности, как ее понимает Фуко.
В: Фрейд/Лакан
Для описания положения современной (в значении «текущей») философии я предложил бы позаимствовать из психоанализа форму разрешения проблемы «провисания», ее модель. Кроме того, психоаналитические аналогии и упорство в тезисе о бессознательном могли бы помочь в посредничестве между Кантом и Фуко, между критикой как ограничением и критикой как преодолением, в переходе от одной формы критики к другой. Иными словами, я предложил бы философии улечься на диван психоаналитика, с тем чтобы обрести новые силы и источники для мысли.
Философское возбуждение[3]
Молодая женщина – Эмма – страдает фобией: она боится заходить в лавки, точнее, оставаться там одной. В ходе психоаналитических сеансов на диване психоаналитика удается отыскать исток: когда Эмме было 8 лет, лавочник «лапал» ее через платье за гениталии. Вспомнив-реконструировав это вместе с психоаналитиком, Эмма разрешает свою фобию сильным сексуальным возбуждением и разрядкой.
Возможно, сегодня философия страдает фобией – она боится быть одной, без истины и бытия. И это – «что?» – одиночество? – ее тревожит и возбуждает. Философия по-моему знает эту тревогу и называет её по-своему: абсолютный скептицизм, нигилизм, релятивизм, taedium vitae spiritus, desperatio cogitandi. Однако этот страх, этот противоречивый аффект, страдание и наслаждение, страдание, вызываемое наслаждением, является, пожалуй, основной движущей силой философии, её excitatio, рекуррентной причиной акта философствования. Наслаждение философии - вещь, истина, бытие; она любит забираться в постель к очевидной истине, которая гарантирует ей прозрачную и теплую жизнь. Психоанализ вызывает её в трибунал неясности, которая сопротивляется пониманию и разуму, в трибунал необоснованной и непрекращающейся тревоги, неизлечимой никаким философским утешением-consolatio, философия сопротивляется психоанализу.
Поле философской возбудимости зиждется на четырёх углах Ничто. Кант перечисляет их так: ens rationis, пустое понятие без предмета; nihil privativum, пустой предмет понятия; ens imaginarium, пустое созерцание без предмета; и четвёртое, ужасное, пустой предмет без понятия, nihil negativum, Unding, невещь[4].
Согласно Лакану, перечитывающему Фрейда, эта невещь, круглый ноль предмета и понятия, называется собственно Вещь, la Chose. На этом расхождении по поводу того, как назвать то, что их занимает, и основывается раздор между философами и аналитиками. По мнению вторых, бессознательное игнорирует отрицание, nihil negativum – это и есть самая вещь; отрицание у первых является способом игнорирования бессознательного, т. е. ens rationis или nihil privativum. Причем настолько, что любой философ, как таковой, не может вмешаться во фрейдовские дела, не исправив их, не изменив негативность, т. е. не исказив их. Его разум должен сделать разум способным мыслить неразум, если он полагает, что больше не закрывает глаза на бессознательное. Основанием для такого усилия могло бы послужить то обстоятельство, что сегодня современность как позиция актуализации настоящего, как Просвещение, как ситуация выхода из «детства» имеет дело не с явными правилами, предписаниями и авторитетами, не с «детством» в смысле Канта, но скорее с неконтролируемыми и едва ли описуемыми воздействиями, с непонятными пугающими действиями взрослых, с детством как недостатком языка и несоразмерностью разума и мира.
Философу в этой ситуации придется претендовать на то, чтобы вразумительно высказаться по поводу посюсторонности артикулируемого, то есть по поводу того Nihil, с одной стороны, которое им «вытеснено», но которое, с другой стороны, хранит условия его связи с действительностью, и в том числе вызывает/возбуждает саму эту претензию.
Итак, этот спор и раздор располагается между двумя вариантами критики в ситуации неопределенного аффекта– критики как ограничения и критики как преодоления, побуждая первую начать трансформацию во вторую.
Философия сегодня – это артикулированная речь или речь не артикулированная? Это речь женщины в ответ на запрос-возбуждение мужчины (реальности) или неопределенный аффект ребенка, не могущий найти себе слова и ускользающий из сознания? Возможно, что сегодня Просвещение как расставание с детством – это попытка артикулировать неопределенно аффектированного интеллигента с его мыслительными привычками в публичном пользовании разумом.
[1] В начале семидесятых годов прошлого века М.К. Мамардашвили, Э. Ю. Соловьев, В.С. Швырев в статье «Классическая и современная буржуазная философия» писали о ситуации в западной философии: «Основной смысл и результат смещений и изменений, происшедших в объективных основах духовного труда, в формах отчуждения индивидом и его циркуляции в обществе и в культуре, – это потеря классической культурой своих живых источников, своего рода эффект провисания над пустотой ее корней и структур... В данный момент важнее экзистенциальный вакуум, который образовался вокруг структуры формообразующих сил духовной продукции, являвшихся реальными силами как индивидов, так и общества. Этот вакуум впервые в философии и выделил, индуцировал саму проблему экзистенции…» (Цит. по: Мамардашвили М. К. Необходимость себя. – М., 1996. – С. 402).
[2] Фуко М. Что такое Просвещение? // Ступени. – 2000. – № 1. – С. 136 –148.
[3] В основе этой части текста лежит работа Жана-Франсуа Лиотара «Эмма» (Логос. – 1999. – № 6).
[4] Кант И. Критика чистого разума. – М., 1994. – С. 213.
Комментарии← Предыдущая статья
Понятие практического смысла в теории П. Бурдье
О тексте
Дополнительно