А.П. Чехов и новая рациональность

(К постановке вопроса)

Философия и культура: Сборник к 60-летию В. А. Конева. Самара: Изд-во «Самарского университета», 1997. С. 171-182

© С. А. Лишаев

"Будь у нас критика, тогда бы я знал, что я состав­ляю материал - хороший или дурной, все равно, - что для людей, посвятивших себя изучению жизни, я так же нужен, как для астронома звезда. И я бы тогда старался работать и знал бы, для чего работаю".
А.П.Чехов - А.С.Суворину, 23 дек. 1888 г.

В горизонте "кажется". В лексиконе Чехова есть слова, которые концентрируют в себе самую суть его способа смотреть и видеть. Одно из них - слово "кажется". Присутствием этого модального переключателя внимания и настроения отмечена едва ли не каждая чеховская страница. "Кажется" - это жест художника, по которому можно восстановить авторский способ воспринимать, чувствовать и понимать мир.

Словечко «кажется» очень часто встречается в рассказах Чехова среднего и позднего периода. Не является исключением и последний чеховский рассказ – «Невеста». Приведу несколько примеров использования оператора «кажется» в этом произведении. Уже в третьем его абзаце мы встречаемся с "кажется" в характерном для Чехова стилистическом и смысловом контексте: "И почему-то казалось, что так теперь будет всю жизнь, без перемены, без конца!". Дальше по тексту череда «кажется» растягивается в длинную сквозную нить, прошивающую весь рассказ от начала и до конца: "она кажется отсюда такой молодой", "Надя слышала это и в прошлом году и, кажется, в позапрошлом...", "...она ... казалась теперь рядом с ним очень здоровой...", "Саша ...когда говорит, то кажется наивным и странным", "...сад в это утро казался таким молодым, нарядным", " ...все это, казалось Наде, заключало в себе глубокий, таинственный смысл",  "и ей казалось, что это она уже давно слышала...",  "все,

С. 171

казалось, было тихо, благополучно", "... и его рука, казалась ей жесткой и холодной, как обруч", "... и казалось, вот-вот пойдет дождь", "...важная, ... надменная, какою она всегда казалась при гостях", "мать... казалась старше, некрасивее", "...и показалась такой маленькой, жалкой, глупенькой", "Наде казалось, что она очень взволнована...", etc. – примеры использования оператора «кажется» в этом рассказе можно было бы продолжить (1.Т.10.С. 202-214).

Эта особенность чеховского письма не могла, конечно, остаться незамеченной. Исследователь русского литературного стиля А.В.Чичерин, в частности, писал: «В слове "казалось" - не игра воображения. Это колебания в реальном мире, его зыбкость. Повседневный быт, привычный и несомненный, все же поставлен под сомнение, обнаружена мнимость быта, а отсюда - его недолговечность. Слова Чехова по своей природе революционны, они низвергают изображаемую жизнь» (З.С.310). Чичерин прав, "казалось" действительно обнаруживает колебания и зыбкость или, лучше сказать, неустойчивость, подвижность и текучесть мира в восприятии и переживании персонажей и повествователя. В слове "казалось" мы, вопреки А.В.Чичерину, имеем дело со спонтанной "игрой" души, в которой во-ображаются, вырастая из ее глубин - в качестве предметно представленных в осознанном переживании форм (структур) душевной жизни -  возможностей видения и понимания себя и своего мира. Такая интерпретация места и функции слова "казалось" в чеховской прозе предполагает отказ от отождествления воображения и фантазии, так как фантазия предполагает целенаправленно действующего субъекта, создающего ментальные, условные миры в идеальном пространстве и времени. В слове "казалось" Чехов фиксирует непроизвольные, неконтролируемые эмпирическим субъектом сращения его  желаний с предметами. Восприятие этих предметов находит себе выражение в соответствующих состояниях души. Эти состояния возникают независимо от намерений персонажей (от их «хочу/не хочу»).

С. 172

В слове "казалось" Чехов обнаруживает не мнимость быта, а симптоматику болевых, "горячих" точек душевной жизни персонажей, работу индивидуального пафоса, предопределяющего видение и понимание ими самих себя и окружающего мира. В слове "казалось" - указание на мир, который "кажет" себя определенным образом в определенном локусе присутствия. Мир, на который указывает оператор «кажется», и через который он себя обнаруживает, - это мир обусловленный душевным состоянием. "Казалось" указывает на состояния чеховских персонажей в меру их явленности на экране сознания. Эти данные объективны в том смысле, что они не произведены субъектом, хотя и даны в форме суждений о качествах людей и предметов. За определенной конфигурацией мировой данности в восприятии персонажа (и/или) рассказчика, скрывается какая-то связка в структуре "этой-вот" переживающей мир души. Наде Шумилиной ее мать сначала казалась молодой и необыкновенной,а потом "простой, обыкновенной, несчастной женщиной", "малень­кой, жалкой, глупенькой". Ясно, что дело здесь не во внезапных изменениях в Нине Ивановне, а в самой Наде, в тех душевных сдвигах, которые привели ее к новому видению матери. Чтобы увидеть что-то по-новому, необходимо пройти какой-то путь. Надя, прежде чем увидеть мать маленькой, несчастной женщиной с нескладной, неудавшейся жизнью, такой путь прошла. Перемены в ее жизни (сомнения в правильности того, что она делает, отказ от замужества, бегство из родного города) прорывают экран ее собственного сознания, и перед ней открывается то, что было и прежде, но что она не могла видеть, так как не было тех глаз, которые были бы на это способны. До принятия Надей решения о бегстве из дома ей казалось одно, после него – стало  показывать себя что-то другое. За «кажется» не скрывается «объективная истина» как то, что есть на самом деле; просто в одном состоянии человеку кажет себя одно, в другом – другое.

 

«Кажущееся» и Иное. «Казалось» («кажется») выполняет у Чехова функцию одного из самых действенных переключателей читательского внимания. Оно переводит его из вовлеченности в отслеживание действий, предметов и ситуаций в «объективном», безличном горизонте внешнего наблюдения, в режим восприятия того, что "кажется", то есть в топологическое измерение душевной жизни героев рассказа. Этот второй план определяет то, что "кажется" на переднем плане (внешняя канва повествования). То, что "кажется" (например, кажется, что мать молода или, наоборот, стара) не устанавливается и не контролируется субъектом, так как в предметном "что" показывает себя неопределенное (для персонажа) "нечто", то, что есть в душе героя как та форма, которая работает в ней помимо его воли. Хотя это «нечто» и может быть осознано как определенное желание, определенная мысль,  - сама по себе осознанность не устраняет безразмерное "нечто-ничто", лежащее

С. 173

в истоке любого желания. То, что показывает себя на экране сознания в форме так-то и так-то увиденного мира, остается тем, что обусловливает нашу способность видеть и понимать как Иное тому, что видимо.

"Кажется" -  это указатель, острие которого направлено на воспринимаемый предмет, в то время как его основание уходит в неопределенность Иного, выказывающую себя видимым предметом, "играющую" его качествами. Обращаясь к качествам данного, человек пытается объяснить себе свое отношение к нему, понять, почему предмет (будь то другой человек или вещь) "кажется" ему таким, а не иным. Чехов строит свою прозу не как описание объективной действительности, данной универсальному (трансцендентальному) субъекту, а как изображение индивидуальных миров, прорастающих в единый Мир уникальностью своего присутствия. Эти миры связаны друг с другом не через абстрактно-всеобщий разум и соответствующий ему объективный, общезначимый мир предметов ума, а посредством общего им первоистока их индивидуальной жизни, в котором мир открывается человеку и он присутствует в нем. Чеховское "кажется" надо рассматривать не как указание на субъективность вообще, а как указание на плодотворную в деле обнаружения "настоящей правды" индивидуально-психическую локализацию Мира, отображающуюся в зеркале индивидуального сознания, которое одновременно и открывает и скрывает мир индивидуальных желаний, стремлений и страхов.

Слово "кажется" на уровне художественного языка фиксирует то обстоятельство, что мое видение вещей (людей) никогда не дает того, что есть "само через себя",   что

С. 174

косвенно "кажется" (обнаруживает себя) в видимом и переживаемом содержании Мира. За словечком "казалось" у Чехова всегда стоит какая-то истина о человеке, которому "кажется" он сам, всегда как-то уже укорененный в Мире и явленный самому себе через видение мира. Чехов стремится дать своему читателю материал для осмысления законов душевной жизни, то есть тех законов, которые определяют возможность попадания человека в точку ясного видения жизни.

"Кажется" (в этом контексте), во-первых, указывает на связь смыслового содержания того, что "видится" персонажу с его расположенностью видеть одно и не видеть другое, а, во-вторых, на то, что лежит "за" актуальным состоянием, указывая на внутреннюю перспективу, на онтологический горизонт того, что "кажется" (показывает себя). Другими словами, "кажется" маркирует на уровне языка такой способ описания, при котором исходной точкой описания оказывается не рационально и целенаправленно действующий субъект как единственный источник всех своих внутренних и внешних проявлений, а определенная расположенность видящей, понимающей и действующей души, которая не субъектна и не объектна, но просто так-то и так-то присутствует.

При таком подходе к описанию душевной жизни важно учитывать онтологическую перспективу, открывающуюся за тем, что "кажется". Пространство, открываемое  «кажется», двойственно: с одной стороны, это определенная душевная структура, являющая себя в со-стоянии с каким-то предметом, а с другой, - это источник индивидуализации души, ускользающий от определений и описаний (то, что «за», которое присутствует в душе данностью души себе самой). Речь, стало быть, идет о положительном Ничто (о Ином сущему), о предельном горизонте присутствия,  распятого на растягивающей его растяжке сущего и Ничто. То, что "кажет себя" предметами, всегда связано с локализацией одушевленного  тела в индивидуализированном субъектом мире, границей которого как раз и оказывается Ничто.

С. 176

Правда и красота, как образы Ничто (Другого, Иного), скрыты в самых истоках, корнях душевной жизни и чаще всего "заставлены" закрывающими их предметными формами. В таком "заставленном" виде и изображает человеческую душу Чехов. И если правда и красота могут быть явлены в сущем как его, сущего, Другое, то лишь в предметных, локализованных в пространстве и времени формах. Но и в тех редких случаях, когда Чехов описывает человека в состоянии прозрения в истину сущего, он продолжает употреблять слово-симптом "кажется", указывая тем самым на то, что явленность правды обусловлена "правдивостью" места, которое занимает персонаж. Не удержавшись на вершине "истинного", "прекрасного" места человек теряет и видение истины, добра и красоты, поскольку не может видеть добро произ­вольно, по своему хотению.

Сказанное можно проиллюстрировать примером из рассказа "Студент" (студент Иван Великопольский - один из немногих героев Чехова, которому удалось увидеть  истину). В этом рассказе оператор «казалось», «кажет» то, что, по Чехову, вообще может "показаться" человеку, и что он - в принципе - может "узреть" в плане «глубины» («высоты») видимого: это правда и красота как ощутимое, непосредственно переживаемое основание душевной жизни. Студент Великопольский оказался (редчайший у Чехова случай) среди тех, о ком

С. 177

сказано в молитве: "Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся". Вот этот отрывок из заключительной части рассказа:

"И радость вдруг заволновалась в его душе, и он даже остано вился на минуту, чтобы перевести дух. Прошлое, думал он, связа­но с настоящим непрерывною цепью событий, вытекающих одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой. /.../  ...он /.../думал о том, что правда и красота, направлявшие человеческую жизнь там, в саду и во дворе первосвященника, продолжались непрерывно до сего дня и, по-видимому, всегда составляли главное в человеческой жизни и вообще на земле…   /…/  чувство молодости /.../и невыразимо сладкое ожидание счастья, неведомого, таинственного счастья овладевали им мало-помалу, и жизнь казалась ему восхитительной, чудесной и полной высокого смысла" (1.Т.8.С.309).

Ивану Великопольскому посчастливилось, правда и красота "показали" ему себя, и он задумался о смысле этого откровения. Нам кажется, что читателям, переживающим правду и красоту, открывающуюся в текстах Чехова, есть смысл задуматься над предельными условиями "по-чеховски" выстроенного взгляда, над тем, что служит предпосылкой приведения души (текстовыми отложениями специфически организованного взгляда) в "чеховское настроение".

В представленном вниманию читателю анализе «кажется» (как одного из ключевых стилеобразующих элементов чеховской прозы) сделана попытка указать на плодотворность философского подхода к исследованию творчества писателя. Теперь попытаемся представить общие предпосылки такого подхода и наметить перспективу дальнейших исследований. При этом важно не упустить из виду то, что слово "кажется" обнаруживает на стороне персонажа, на стороне автора и на стороне интерпретатора. Переход к тому, что в академической традиции принято называть "постановкой вопроса", побуждает нас к конкретизации тех позиций, с которых может вестись работа интерпретации.

С. 177

Творческое наследие Чехова и неклассическая рациональность Анализ причин, по которым Чехов активно использовал словечко "кажется", заставил нас обратиться к терминам неклассической теории сознания[1], в частности, к таким, как "состояние" (души, сознания), "структура (форма, конфигурация) души", "положительное Ничто" (Иное)[2]. Опора на них позволяет по-новому взглянуть на литературное наследие писателя. Мы пришли к выводу, что Антон Павлович осознанно и последовательно строил свои произведения вокруг Иного, поскольку Иное время от времени обнаруживает себя в определенных формах душевной жизни, в определенных расположениях души. В своих произведениях писатель дал очень точное и тонкое описание душевной жизни, сделав предметом художественного анализа движение персонажей к осознанию (если не самим персонажем, то читателем) стоящей за предметным содержанием состояний определенных структур человеческого «я» (структур, которые не осознается, но "работает" в душе посредством желаний) и, далее, к осознанию стоящего за ними Иного.

С. 178

В сочинениях Чехова речь идет о движении человека к истине собственного существования, о преодолении им дистанции между наличным образом самого себя и жизненной формой, определяющей его существование, или, напротив, об отсутствии движения в этом направлении, о душе, застывшей и закрывшейся в "футляр" предметно фиксированного самосознания.

Уже больше ста лет творчество Чехова находится в центре внимания критиков, литературоведов, историков русской культуры, но вплоть до настоящего времени его творчество - один из наиболее притягательных предметов для исследователей разных дисциплин. Это значит, что мы имеем дело с настоящим искусством, что нам интересен Чехов, и что мы не понимаем чего-то не понимаем в его творчестве. Но если мы, не понимаем чего-то в творчестве Чехова, следовательно, мы не понимаем чего-то в самих себе (тексты Чехова по-прежнему беспокоят, волнуют нас). А непонимание задевает,

С. 179

тревожит, наводит на размышления. Новые прочтения Чехова сегодня можно рассматривать как один из способов «быть в сознании», как форму разговора с «самими собой»  в поисках своего Иного.

Искомая целостность в понимании творчества Чехова в настоящее время отсутствует, но множественность возможных интерпретаций творческого наследия писателя не означает права на произвол. Любое истолкование наследия, оставленного нам Чеховым, должно считаться с особенностями его мышления, запечатленными в самой "текстуре" текстов. Следовательно, для понимания состояний, возникающих по ходу чтения произведений Чехова, требуется   "оптика", которая была бы адекватна "оптике" авторского видения жизни, и учитывала бы позицию, которую занимает их толкователь.

С. 180

Полагаю, что трудности в интерпретации "мира Чехова" не могут быть преодолены в узких рамках литературоведения. Бесспорные достижения чеховедов последних десятилетий не дают нам понимания экзистенциальных оснований художественной оптики Чехова. Сложность истолкования чеховской прозы признают и сами литературоведы. Итальянский ученый Витторио Страда утверждает, что и сегодня Чехов "...самый "трудный" писатель современной русской литературы, за кажущейся ясностью которого прячется ядро, никак не поддающееся критической формулировке" (2.C.49). Обретение исследовательской оптики, которая была бы адекватна внутренней организации чеховских текстов - актуальная задача как для чеховедения, так и для современной философии литературы.

 

Литература

1.   Чехов А.П. Поли. собр. соч. и писем: В 30 т.; Соч.: В 18 т. М., 1974-1982.

2.   Страда В. Антон Чехов (1869-1904) // История русской литературы: ХХ век: Серебряный век. М., 1995.

3. Чичерин А.В.Очерки по истории русского литературного стиля. М., 1985.

С. 181

 


[1] Речь идет о топологической теории сознания М.К.Мамардашвили.

[2] Под неклассическими терминами имеются в виду термины, нацеленные на описание душевной жизни как реальности, занимающей в действи­тельности определенное "место", а не на изображение ее в рамках понятийного инструментария описания субъекта рационального действия.

Комментарии

 
 



О тексте О тексте

Дополнительно Дополнительно

Маргиналии: