Реальность и контакт: Эжен Минковски*

© Г. В. Мелихов

Евгений Минковский (1885-1972) родился в Санкт-Петербурге, в 7 лет переехал с семьей в Варшаву, там же начал изучать медицину в Императорском университете, но завершил свое образование уже в Германии и после Первой мировой войны (в которой он принимал участие в качестве врача батальона) осел во Франции, став Эженом Минковски — одним из основоположников феноменологической психиатрии.

Слава его как психиатра не была громкой. Его знали, на него ссылались, но он не был широко известен. За несколько лет до смерти Минковски обмолвился о своей карьере как неудачной (несмотря на то, что о его работах хорошо отзывались, например, Жак Лакан и Морис Мерло-Понти, признания в академическом сообществе он так и не получил, звания профессора не имел). Один из исследователей его творчества (Артур Тотосиан) назвал Минковски «мыслителем без учеников»1. Возможная причина этого положения – двусмысленность его самоопределения. Для других он был только врач и психиатр, а для себя самого еще и философ. В молодости Эжен, размышляя о будущей профессии, колебался между философией, математикой и медициной. Выбрав, как и его брат, медицину, он не оставил занятия философией, как бы подтверждая известный тезис о том, что философия не профессия2, а свойственный лично тебе взгляд на вещи, отделаться от которого, если он есть, не так-то и просто. После защиты в 1909 году докторской диссертации по медицине (тогда он интересовался физиологической психологией) Минковски оказался в Мюнхене, где возобновляет занятия философией и слушает лекции Александра Пфендера и Морица Гайгера, представителей «мюнхенской школы» феноменологии. Его диссертация по психиатрии, над которой он работал после возвращения с фронта и успешно защитил в 1926 году, уже в названии содержала отношение ее автора к философии: «Понятие утраты контакта с реальностью и его использование в психопатологии». Чем бы не занимался Минковски, врачебной практикой, наукой, литературной или общественной деятельностью, по образу своего мышления и по типу своей личности он был философом. Его взгляд на теоретическую психопатологию был взглядом врача-философа (так он предпочитал себя называть3), который не применяет отдельные философские наработки к психиатрии, а смотрит на нее как философ.

Поясню сказанное. В книге «Философия свободы» (1911) Николай Бердяев со свойственной ему решительностью проводит различие между «думать о чем-то» и «думать что-то»4, фактически разделяя с феноменологией ее интерес к «вещам» — тому, что открывается в опыте непосредственного восприятия. Одно дело — рассказывать на ютубе о том, как испечь пирог, и совсем другое — сделать его осязаемо-вкусным, накормив гостей. Красивой картинкой рассевшихся за столом не обманешь — протянул руку и взял кусочек. «Думать что-то» — поддаться обаянию того, от имени чего говорит философия, встречаясь с настоящими вещами, у каждой из которых есть свой вкус. Бердяев требует от себя дерзновения быть философом. Философия обращена к нам, и в определенный момент у кого-то она становится личным взглядом. Не «точкой зрения» — мнением или совокупностью суждений, а именно взглядом на вещи, благодаря которому и возникает «точка зрения». Философия как бы присваивает себе взгляд философа, и у него появляется своя философия. «Своей» она является не только потому, что содержит ряд точек зрения на те или иные мыслимые предметы, но и потому, что открывается возможность смотреть на вещи философски. В книге Бердяева узнается его философия, которая просматривается даже в пересказах чужих идей. Вряд ли философский взгляд на вещи создается враз. Но если он есть, мы явственно ощутим его влияние на себе, едва раскрыв книгу. Разумеется, я говорю о чем-то субъективном. Однако, если нам уже кое-что известно о философии, мы, вероятно, не ошибемся, даже если критически отнесемся к прочитанному. В книгах Минковски также просматривается его созданность философией. Об этом откровенно говорят некоторые главы его книги «Шизофрения»5 (издана в Париже в 1927 году) и уж тем более — большая часть «Проживаемого времени»6 (книга вышла там же в 1933 году). На них, в основном, я и буду опираться, рассказывая об особенностях философии Минковски, делая акцент на ключевом для нее понятии «витальный контакт с реальностью».
Но прежде несколько слов о философии Минковски в целом. Философия — глубоко личное дело. Предметом ее выступает жизнь философа, некое ее качество, значит, и состояние собственной жизни. Нельзя отрицать близость философии Минковски экзистенциализму, хотя сразу оговоримся и будем иметь в виду два обстоятельства. Во-первых, философия Минковски откликалась не на нужды академической, университетской философии, стремясь преодолеть ее или развить, а на личный опыт врача-психиатра. У Минковски не было задачи трансформировать философию, у него не было амбиций Эдмунда Гуссерля или Мартина Хайдеггера. Ему достаточно было философии, касающейся его самого и его профессии. Во-вторых, рубежными для раннего экзистенциализма (имевшего хождение между двумя мировыми войнами) были философия Фридриха Ницше и провидческая антропология Федора Достоевского с их беспокойством за будущее европейской культуры, утратившей веру в собственные основания, излишне доверчивой ко всему отвлеченному, допустившей приход «человека массы», как раз любящего все отвлеченное, неконкретное, добровольно отдающего себя во власть «исторической закономерности» и всему «общераспространенному». Ранний экзистенциализм в конечном счете был философией культуры, в которой отдельный человек, думающий, совестливый, не находил себе места. Философия Минковски — философия отдельного человека, но она никогда не имела дела с целым как культурой, европейской, русской или иной. Ее интересовала живая реальность, раскрывающаяся во время контакта с (больными и не только) людьми. Лучше сказать, Минковски волновало такое целое, которое не умещалось ни во что «внешнее», ни во что «внутреннее», хотя и замыкалось на человека, его удел — быть сущностно, исконно связанным с миром. Философия рассматривает манифестации целого, которым принадлежит каждый человек. Например, одной из таких манифестаций выступает уместность. Вовремя сказать, подобрав нужные слова, вовремя промолчать, вовремя уйти или протянуть руку помощи. Уместность — форма связи, обмена энергией с окружением, когда мы всматриваемся в то, что происходит вокруг, как в самих себя, и в самих себя, как в происходящее вокруг. Для того, чтобы быть уместным, необходимо чувствовать реальность, живо соотносясь с окружающим. Вместе с тем не существует общего для всех правила, которое бы задавало успешность выполняемого действия – ситуация постоянно изменяется, и нам снова и снова приходится принимать решение, относительно которого заранее нельзя сказать, уместно оно будет или нет. Именно поэтому я бы назвал целое, манифестацией которого выступает уместность, «нелокализуемым». Хайдеггер, двигавшийся в это время примерно в том же направлении, вероятно, сказал бы, что «нелокализуемое целое» выражает принадлежность человека бытию, в свете которого становятся видны смыслы. Не смысл вообще, а конкретный смысл этих отношений, этого случая и т. д. Философия понималась и раскрывалась Минковски через человеческое бытие, о котором что-то можно сказать только в том случае, если ты сам лично ему принадлежишь. Только для Хайдеггера хранилищем бытия выступала философская традиция, а его хранителем, соответственно, — философ. Минковски, наделяя каждого человека правом быть философом, считал, что это право реализуется и за пределами философии, например, в психиатрии. Этим допущением, размыкающим философию навстречу иному, он предвосхитил образ мыслей поздних французских философов, среди которых, пожалуй, стоит упомянуть Мерло-Понти. Предмет его поздней философии — сырое, необработанное бытие, преднаходимое и не принадлежащее одной философии, потому и исследуется оно не только ею. Оригинальность подхода Минковски состояла в том, что он, обращаясь к психиатрии и к психопатологии, ввел в основание ее принцип, который обычно рассматривали как достоинство мудреца, — «чувство реальности», живую связь со смыслом происходящего.

Такое понимание философии вызывало необходимость вполне определенного отношения к себе самому и к своей профессии. От врача-философа требовалось не только исследование, но и реализация философского смысла в своей жизни, в противном случае — и это крайне любопытное допущение — врачебная практика не будет успешной, что-то не увидишь, пройдешь мимо. И здесь есть одна деталь, о ней уже говорилось, постараюсь свести ранее сказанное к чему-то одному. Философия реализуется на уровне личного взгляда на вещи, но не совпадает с тем, о чем подумал (ранее) философ. Философ — всего лишь любитель мудрости, а не «глашатай истины», выразитель «духа времени» или «самосознания эпохи». Словом, за философией оставляли право быть скромной, выражающей всего лишь личный взгляд на вещи. Манифестируя себя в личности философа и раскрывая личность миру, философия могла проявляться в чем-то частном, например, в психиатрии или уж совсем в малом — в собственной попытке быть уместным. Важно также иметь в виду, что философ, стараясь держаться целого, не отождествляет себя с «точкой зрения». Поэтому, вводимые им понятия носят еще и операциональный7 характер — они не просто описывают что-то, но и оказывают воздействие на того, кто занимается описанием. Таково хайдеггеровское «бытие». Существует множество его определений, более или менее удачных, но нельзя запомнить смысл бытия не только потому, что он сложный, но прежде всего потому, что в его определение как бы входит трансформация, изменение нашего взгляда. Если этой трансформации нет, бытие оказывается обычным, мало что значащим словом. Хайдеггер понимал бытие операционально, как бы устанавливая снова и снова связь с целым, которое нигде не имеет места, хотя и привязано ко времени жизни философа, к его возможному взгляду на вещи. Также операционально следует понимать и понятие «витальный контакт с реальностью» Минковски.

По своим философским пристрастиям Минковски — бергсонианец (он лично знал Анри Бергсона, встречался с ним). Как и «бытие», понятие «витальный контакт с реальностью» отсылает к нелокализуемому целому, манифестирующему себя в личном взгляде. Только Хайдеггер и Минковски как бы смотрят на разные объекты. Личный взгляд Хайдеггера обращен к глубинным основаниям философской традиции. Личный взгляд Минковски — к сфере непосредственного общения и, в частности, к профессиональному общению врача и пациента. Но и там, и тут, для того чтобы удержаться в отношении к целому как бытию или контакту с реальностью, требуется одно действие — «смена взгляда», выход за пределы значений, носителем которых выступаешь ты сам.

В самом деле, что такое «витальный контакт с реаль-ностью», реализуемый в сфере общения? Направленность на другого и еще более — способность чувствовать «целое ситуации», то «здесь», в котором мы пребываем в настоящий момент. Вовремя сказать или промолчать, не пройти мимо, когда того требует ситуация. Не к этому ли взывали многие философы, творившие до и после Минковски? Аристотелевская «рассудительность» (phronesis) — форма контакта с реальностью, только условием ее выступает «культура суждения». Ханна Арендт (в «Vita activa») говорила о «чувстве действительности»8 , но и для нее это чувство покоилось на здравом смысле — продукте развитой, в том числе и политической, культуры. Бахтиновский поступок как событие бытия — еще одна форма установления контакта — предполагал обращение к истории. Связь с реальностью во всех подобных случаях полагалась либо через соотнесение с длящимся прошлым (понятие «культура»), как у Аристотеля и Арендт, либо с уникальным настоящим, как у Михаила Бахтина (понятие «событие бытия» замыкало историю на настоящее).

У Минковски связь с реальностью опосредована личным порывом, связанным не с местом (культурой), а со временем. И здесь вновь придется вспомнить Хайдеггера, его понимание истории. Для Хайдеггера каждый отдельный человек сущностно историчен, ибо конечен9. Ощущение собственной конечности открывает для человека окно в большую историю, которая только в этом случае может стать и его историей. Минковски, как и Хайдеггер, держится позиции отдельного человека, только окном в большую историю для него выступает личный порыв, суть которого — созидающая устремленность вперед, будущее. Личный порыв Минковски — переосмысление жизненного порыва Бергсона, поэтому имеет смысл обратится к ряду идей последнего, которые вынужденно придется изложить кратко и, возможно, несколько грубо. Мир, в котором мы живем, еще не реальность, но ее жалкий слепок, приспособленный для нужд практики и социальной жизни. В сфере познания царствует наука (и здесь Бергсон отходит от аристотелевского понимания), для которой главное не теория, а ее способность манипулировать вещами, подчиняя их воле человека. В общественной жизни главенствует процесс «социализации истины»10, причина которой в нашей обусловленности языком. В ходе постоянного общения многие смыслы упрощаются и лишаются связи с вещами, так проще. Сложные, во многом неоднозначные явления истолковываются превратно или упрощенно, предоставляются в пользование людей, не готовых и не желающих знать истину. Философия стремится высвободить реальность, скованную социальными нуждами. И для Бергсона реальность имеет образ целого, но ее природа витальна. Это сама жизнь, пребывающая в бесконечном становлении и созидании. Ее нигде не уместишь, ничем не измеришь. Реальность асимволична и доступна лишь взгляду человека, который уже размещен в ней. Природа, витальность познает себя через человека. Восприятие и понимание на уровне глубокого осознания такого единства и есть интуиция. Она же — любовь. Философия пробуждает любовь к реальности или жизни, наделяет нас чувством жизни. Минковски отходит от бергсоновского онтологизма, делая жизненный порыв, свойственной всему живому, личным. Витальный контакт с реальностью — не просто чувство реальности, схватывание ситуации в целом, но еще более подхваченность человека созидательным, творческим порывом, снимающим разделения, преодолевающим любые, прежде заданные, границы. Личный порыв Минковски имеет некоторое сходство с «подъемом» Бердяева, настроением симпатии, готовности видеть и понимать. Личный порыв — это и любовное соединение с тем, что делаешь. Он знаком каждому, мы узнаем его в том, что делаем увлеченно, с интересом. Минковски обращает внимание на то, что происходит с нами в момент успешно совершаемых действий, когда много сходится к одному и дело как бы вершится само, а мы оказываемся его частью. Это и есть контакт, в котором переплетается «внешнее» и «внутреннее», образуя одно целое, не подчиненное нам, но служащее чему-то большему, — и самому делу, и делу мира, длению жизни. Личный порыв или любовное единение — основа созидания, творчества. Без него мир опустеет, лишившись своей основы — того, что все созидает, соединяя. Личный порыв — сущностная черта человека, принадлежащего миру. Минковски антропологизирует бергсоновский жизненный порыв. Теоретическая психопатология оказывалась у него клинико-ориентированной разновидностью философской антропологии, примененной к себе, к собственной врачебной практике.

Вероятно, с этой антропологизацией связана еще одна любопытная особенность философии Минковски. Наделяя контакт с реальностью свойствами «личного порыва», Минковски акцентирует внимание на будущем, открывающем себя через творческое созидание. В этом пункте Минковски оказался, как ни странно, близок позднему Владимиру Соловьеву (периода «Трех разговоров») с его устремленностью к концу мира, обесценивающему и прошлое, и настоящее. Только в отличие от Соловьева-гностика, требующего безоговорочно принять грядущий исход мира, Минковски-врач оставляет нас с надеждой на исцеление. Будущее уже здесь, оно как будто сошло с больших экранов, проникло к нам со страниц известных книг, но оно, возможно, еще не выносит окончательный вердикт миру. Минковски принадлежал к числу тех мыслителей, которые предчувствовали наступление времен, когда мы (в своей жизни) останемся одинаково равнодушными как к прошлому, так и к настоящему, ибо наступление будущего столь стремительно, а изменения, вызываемые им, столь масштабны, что у нас нет ни одного шанса оказаться где-то вне его, ничего другого (прошлое, настоящее) просто не осталось.

Одного чаньского наставника спросили: «Каким образом вы учите?» Тот ответил: «Когда приходят гости, полагается встретить их»11. Встречать гостей, когда они пришли, идти на работу, когда необходимо, отдыхать, когда выпадает возможность, смотреть на восход солнца, когда он застал тебя, — нет ничего более сложного и одновременно более простого, чем оказаться там, где ты уже есть. Но для того, чтоб понять это, придется продумать смысл «чувства реальности». Когда выпадет тому возможность.

Эжен Минковски жил и работал в то время, когда еще не боялись требовать от человека слишком многого – быть похожими на мудрецов, то есть практиковать философию как собственно любовь к мудрости.

Список литературы

1. Арендт Х. Vita Activa, или О деятельной жизни. — Москва : Ad Marginem, 2017. — 416 с.
2. Бердяев Н. Философия свободы // Философия свободы. Смысл творчества / Н. Бердяев. — Москва : Правда, 1989. — С. 12—250.
3. Власова О. Феноменологическая психиатрия и экзистенциальный анализ: история, мыслители, проблемы. — Москва : Издательский дом «Территория будущего», 2010. — 640 с.
4. Минковский Э. Шизофрения. Психопатология шизоидов и шизофреников. — Москва : ИД «Городец», 2017. — 208 с.
5. Минковский Э. Проживаемое время. Феноменологические и психопатологические исследования. — Москва : ИД «Городец», 2018. — 496 с.
6. Пелисье И. Введение. Проживать время: Эжен Минковский // Проживаемое время. Феноменологические и психопатологические исследования / Э. Минковский. — Москва : ИД «Городец», 2018. — С. 5—13.
7. Субири Х. Пять лекций по философии. — Москва : Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2007. — 200 с.
8. Сущность дзен. Искусство быть свободным / сост. и ред. Томаса Клири. — Санкт-петербург : Евразия, 2012. — 224 с.
9. Хайдеггер М. Основные понятия метафизики // Что такое метафизика? / М. Хайдеггер. — Москва : Академический Проект, 2013. — С. 80—170.

 

СНОСКИ

* Статья представляет незначительно измененный доклад, подготовленный для конференции «“Время вперед!”: Время философии и философия времени», которая состоялась в РГПУ им. А. И. Герцена 6-8 мая 2020 г. Аудиоверсию доклада можно найти здесь: https://kpfu.ru//staff files/F_130480688/likhov_G._o_filosofii_E._Minkovski.mp3
1 Цит. по: Власова О. Феноменологическая психиатрия и экзистенциальный анализ: история, мыслители, проблемы. — М., 2010. — С. 226.
2 Эту мысль любил повторять А. М. Пятигорский (1929-2009), российско-британский философ, буддолог, писатель.
Пелисье И. Введение. Проживать время: Эжен Минковский // Проживаемое время. Феноменологические и психопатологические исследования / Э. Минковский. — М., 2018. – С. 11.
Бердяев Н. Философия свободы // Философия свободы. Смысл творчества Н. Бердяев. — М., 1989. — С. 14.
Минковский Э. Шизофрения. Психопатология шизоидов и шизофреников. — М., 2017.
Минковский Э. Проживаемое время. Феноменологические и психопатологические исследования. — М., 2018.
7 В современной философии для описания такого рода явлений есть другой термин — «перформативность». Для того чтобы избежать многочисленных коннотаций, связанных с ним, я использую термин «операциональный».
Арендт Х. Vita Activa, или О деятельной жизни. — М., 2017. — С. 263.
Хайдеггер М. Основные понятия метафизики // Что такое метафизика? / М. Хайдеггер. — М., 2013. — С. 87.
10 Данное понятие использует испанский философ-феноменолог Х. Субири (Субири Х. Пять лекций по философии. — М., 2007. — С. 121).
11 Сущность дзен. Искусство быть свободным / сост. и ред. Томаса Клири. — СПб., 2012. — С. 48.

Комментарии

 
 



О тексте О тексте

Дополнительно Дополнительно

Маргиналии: