Заключение

Итак, целью моего исследования было выяснение существа экспериментального разума в связи с идеей безусловного, а также судьбы этого разума в наше время.

По завершении моей работы можно сделать следующие выводы.

Эксперимент призван уничтожить бытийную сторону предмета с тем, чтобы этот предмет дать познанию, он призван легитимировать расщепление бытия на собственное бытие вещи и её бытие–для–нас. Всё это мы можем наблюдать на примерах Галилея, Декарта и Канта.

Эти же философы демонстрируют проблему невыразимости бытия, с одной стороны, а также острую нужда мышления в этом самом бытии – с другой. Декарт нашёл путь, как самому приобщиться к бытию с тем, чтобы что–то узнать. Именно что–то. Галилей узрел «образ Вселенной» и в его свете всё стало просто: согласующийся с этим образом разум обязательно познает многое. Многое, но опять же не всё. В любом случае, спасение видится в нахождении какой–либо инстанции, схожей с бытием.  Вроде бы схожей, а вроде бы – изобретённой разумом. Чтобы хоть как–то быть причастным к безусловному, его пришлось «распилить» надвое. Ясность мысли о многом приобретается ценой утраты понимания единого. Эксперимент как раз и призван сделать этот срез с бытия, гипостазировать бытие–для–нас. Работа с этой инстанцией и позволит мысли осуществиться, но это будет именно «мысль о» и не иначе.

Отсюда – следствия для понятия свободы. Мало того, что свобода перенесена в область этики, в область поступка, но и здесь она присутствует лишь как изначальный импульс и не более. Проблема в том, что теоретический и практический разум всё–таки разделены, теоретический разум замкнут на себя. Он лишь негативно может определить «безусловное» и только так к нему выйти. Желание связи двух миров (мысль и бытие) может исходить только от мышления, от теоретического разума. А при таком раскладе природа также замыкается на себя и в конечном итоге принимает облик необходимости, оттесняя человеческую свободу в область этики и выбора. Бытие для нас оказывается таковым, что в нём содержится возможность выбора, альтернативность, и только в этом общем смысле оно совпада­ет со свободой. Бытие как целое может быть понято только как единство рациональности и иррацио­нальности, необходимости и свободы. Кантовская (и нововременная в целом) свобода недостижима вне или помимо развития ее субъектов и объектов, субъектно–объек­тных отношений.

Стало быть, то, что лежало в основе экспериментального метода, что изначально притягивало мысль и подталкивало её к мучительным многовековым поискам – «безусловное» – оказалось, в конечном итоге, и надгробным камнем всего нововременного экспериментального мышления. Долгое время мысль пыталась выйти к «безусловному», выразить его, но добилась лишь доказательства невозможности такого выхода.

Итак, эксперимент как дитя Нового времени был изначально приспособлен для работы с механистической природой. Точнее, он был тем самым аппаратом, который перекраивал всё, что ему попадётся, под механизм. Коль скоро нечто попало в поле эксперимента, это нечто оказывалось уже не вещью самой по себе, не самостью, и даже не шариком Галилея. Вместо этого всплывало какое–то редуцированное пространство, при ближайшем рассмотрении сливающееся с самой логикой и понятиями, – точки и силы. Разумеется, о том, чтобы поместить живого человека в поле для эксперимента и наблюдать за ним со стороны, не могло быть и речи.

Но в истории наступает момент, когда нечто подобное сделать всё же приходится. XIX век знаменует собой рождение многих гуманитарных наук, наук о человеке, в том числе социологии. Общество постепенно приобретает черты массовости, и такое общество нуждается в соответствующем управлении. И разумеется, социология выстраивается как «социальная физика». Ведь других средств у разума попросту нет. Появляется множество наук об управлении, о целенаправленном или стихийном воздействии на элементы общества как целостной системы для ее оптимально организованного функционирования и развития.

Человек в который раз становится предметом познания. Но что это за человек? По всей видимости, это человек–измерение. Отношение к людям как к объектам, как к типам позволяет создавать теории и управлять ими. Это максимум, который может быть достигнут средствами классической рациональности.

Однако в эпоху третьей глобальной научной революции, которая охватывает период с конца XIX до середины XX столетия, происходит своеобразная цепная реакция перемен в различных областях знания: в физике (открытие делимости атома, становление релятивистской и квантовой теории), в космологии (концепция нестационарной Вселенной), в химии (квантовая химия), в биологии (становление генетики). Возникает кибернетика и теория систем, сыгравшие важнейшую роль в развитии современной научной картины мира.

В противовес идеалу единственно истинной теории, "фотографирующей" исследуемые объекты, допускается истинность нескольких отличающихся друг от друга конкретных теоретических описаний одной и той же реальности. Осмысливаются корреляции между постулатами науки и характеристиками метода, посредством которого осваивается объект.

Наиболее ярким образцом такого подхода выступали идеалы и нормы объяснения, описания и доказательности знаний, утвердившиеся в квантово–релятивистской физике. Если в классической физике идеал объяснения и описания предполагал характеристику объекта "самого по себе", без указания на средства его исследования, то в квантово–релятивистской физике в качестве необходимого условия объективности объяснения и описания выдвигается требование четкой фиксации особенностей средств наблюдения, которые взаимодействуют с объектом. Да и субъект познания рассматривается уже не как дистанцированный от изучаемого мира, а как находящийся внутри него, детерминированный им. На этой основе вырастает новое понимание категорий истины, объективности, факта, теории, объяснения и т.п.

Новая система познавательных идеалов и норм обеспечивала значительное расширение поля исследуемых объектов, открывая пути к освоению сложных саморегулирующихся систем. В отличие от малых систем такие объекты характеризуются уровневой организацией, наличием относительно автономных и вариабельных подсистем, массовым стохастическим взаимодействием их элементов, существованием управляющего уровня и обратных связей, обеспечивающих целостность системы.

Именно включение таких объектов в процесс научного исследования вызвало резкие перестройки в картинах реальности ведущих областей науки.

Важно отметить, что развитие квантово–релятивистской физики, биологии и кибернетики связано с включением новых смыслов в категории части и целого, причинности, случайности и необходимости, вещи, процесса. Можно показать, что эта категориальная сетка вводила новый образ объекта, который представал как сложная система. Представления о соотношении части и целого применительно к таким системам включают идеи несводимости состояний целого к сумме состояний его частей. Важную роль при описании динамики системы начинают играть категории случайности, потенциально возможного и действительного. Причинность не может быть сведена только к ее лапласовской формулировке – возникает понятие "вероятностной причинности", которое расширяет смысл традиционного понимания данной категории. Новым содержанием наполняется категория объекта: он рассматривается уже не как самотождественная вещь, а как процесс, воспроизводящий некоторые устойчивые состояния и изменчивый в ряде других характеристик.

Таким образом, рассмотрение коллизии нововременного экспериментального разума и «безусловного» позволяет нам увидеть несостоятельность этого разума в деле изучения живого, содержащего в себе скрытые силы. Другими словами, его средств недостаточно для понимания общества, для создания соответствующих полноценных теорий.

Живой человек, помещённый в пространство эксперимента, ярко иллюстрирует то, что этот эксперимент не в состоянии вынести действительно свободного предмета, который может повести себя абсолютно непредсказуемым образом. Эксперимент не готов для этого. Он может выдать измерение, но человек всегда шире любого измерения, любой протяжённости, он не влезает в рамки «мысли о», так как обладает этой скрытой по ту сторону протяжённости потенцией. И эксперимент своим крахом это доказывает.

 



О тексте О тексте

Дополнительно Дополнительно

Смотрите также:
Маргиналии: