Пространство простора

Вестник Самарской гуманитарной академии. Выпуск «Философия. Филология. » – 2010. – № 2 (8) стр.50-69

Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта РГНФ № 10-03-00472а («Эстетика пространства в горизонте экзистенциальной аналитики»).

© С. А. Лишаев

 

В статье дается аналитическое описание простора как феномена эстетики пространства. Особенное простора рассматривается как чувственная данность возможности (в форме переживания ничем не ограниченной возможности перемещения). Простор мыслится как эстетическое событие. В работе дается анализ его субъект-ных и предметных предпосылок.

Ключевые слова: эстетика пространства, феномен простора, Другое, событие, возможность, современность.

Наше обычное состояние – это состояние занятости, загруженности. Наш ум всегда что-то занимает: мысли, представления, образы, символы…[1]  Среди них встречаются и странные, метафизические предметы: свобода, добро, красота, бытие, время… Но, пожалуй, не меньший интерес вызывают у нас особенные, не поддающиеся однозначному определению чувства, которые можно определить как чувства-метафизики (метафизически-углубленные чувства). Они захвачены теми же «предметами», что и философское умо-зрение: временем, пространством, бытием и небытием, красотой, возможностью, свободой, etc. В нашем сознании они маркированы в качестве особенных, Других, Иных и выделены из общего ряда.

Состояния, связанные с восприятием и переживанием внешнего референта, но в то же время вмещающие в себя еще и нечто особенное, Другое, мы называем эстетическими расположениями. Расположения, которые выделены Другим из повседневного «среднечувствия», мы определяем как эстетические расположения[2]. Эстетические расположения представляют собой ситуативно-событийную со-расположенность человека и некоторых чувственно воспринимаемых данностей, образующих (в тот самый момент, когда в каком-либо предмете мы воспринимаем нечто особенное, Другое) «симбиотическое» единство с воспринимающим их человеком.

Если классическая эстетика была эстетикой восприятия тел и вещей (эстетикой формы), то современный человек исходит не из того, что есть, а из того, что может быть. Его эстетический опыт включает в себя не только восприятие особенных тел (эстетику прекрасных/безобразных предметов), но также эстетику пространства и эстетику времени. Расположения этого типа весьма разнообразны и в философско-эстетической литературе по большей части еще не описаны.

В эстетике пространства на первый план выдвигается не сущее, а возможность/невозможность присутствия сущего «где-то здесь» или «где-то там». Соответственно, если говорить о параметрах воспринимаемой предметности, то в центре внимания оказывается уже не тело, не вещь, а та или иная конфигурация пространства как чувственно данной возможности/невозможности пребывания в каком-либо месте (эстетика места) или возможности/невозможности изменения местоположения, возможности передвижения (эстетика пространственных измерений). Когда такая возможность становится предметом восприятия, мы имеем дело с эстетикой пространства[3]. Одним из интересных феноменов эстетики пространства как раз и является простор. Что же представляет собой простор как эстетическое расположение?

Простор и пространство: семантическое введение в эстетический анализ. Исследование простора мы хотели бы начать с описания его семантического ландшафта. В отличие от пространства, которое указывает на протяженность как таковую и которому можно найти близкие аналоги в других европейских языках, слово «простор» лингвоспецифично и имеет ярко выраженную эмоционально-эстетическую окраску, указывая не только на определенную форму пространства, но и на нечто, имеющее для человека экзистенциальную ценность[4]. Когда-то термины «простор» и «пространство» были почти синонимами, однако к ХIХ–ХХ столетиям их семантические поля заметно дифференцировались.

Говоря о пространстве, мы вступаем в область объективных, познавательных суждений (термином «пространство» часто оперируют философы, математики, физики, биологи, историки и т. д.). Это слово широко используется в специализированных языках познания (философских, научно-познавательных, политических, экономических, технических, etc.), но в повседневной жизни и в художественной литературе к нему прибегают значительно реже. Слово «простор», напротив, очень редко используется в специализированных, профессиональных языках и в политическом пространстве (официальное слово, слова на медиа-каналах), но зато к нему часто обращаются в повседневной речи и в художественной литературе, особенно – в поэзии[5].

Хорошо интегрированный в тезаурус специализированных языков познания, техники и политики, термин «пространство» используется в газетах, журналах, в сетевой публицистике для указания 1) на протяженность, которую мы не можем охватить взглядом, но которую мы, тем не менее, отличаем от другого пространства (пространство степи отлично от воздушного пространства, космическое – от морского или от охваченного стихийным бедствием и т. д.), и 2) на место чем-либо занятое или от чего либо свободное («все пространство перед Домом Правительства было занято народом»). В этом последнем значении слово «пространство» может быть использовано и в обыденной речи: «между письменным столом и книжными стеллажами оставалось свободное пространство – туда и решили поместить разросшийся фикус»[6].

Как видим, термин «пространство» объединяет как тот круг предметов сознания и речи, артикуляция которых предполагает указание на те или иные измерения (направления) пространства, так и те ситуации, в которых нам важно указать на определенный, ограниченный в том или ином отношении фрагмент пространства[7]. Причем всюду семантика пространства обнаруживает свой объективный, отвлеченно-познавательный характер, свою отдаленность от области экспрессивных, эмоционально нагруженных высказываний.

Обратимся теперь к семантике простора. Простор, в отличие от пространства, указывает на чувственно конкретную, определенную пространственную «картину», к тому же, он эмоционально заряжен (в нем сконденсировано душевное волнение от встречи с особого рода формой, с формой пространства). Слово «пространство» всегда требует уточнения (если, конечно, перед нами не философский дискурс, оперирующий «пространством как таковым»), о каком именно пространстве идет речь, а слово «простор» прямо указывает на определенную конфигурацию пространства, на то, что мы можем себе представить, увидеть внутренним взором, вообразить.

Если вернуться к тому, что простор – это эмоционально заряженный, «горячий» концепт, то следует подчеркнуть, что заряжен он положительно: простор влечет нас к себе, он нас привлекает. Простор – это пространство, которое можно любить. Слово «простор» тем и отличается от слова «пространство», что удерживает в своей семантике состояние, сопровождающее созерцание его особенной формы. С простором мы связываем представление о переживании, которое утверждает нас в нашем присутствии. Говоря о просторе, мы тем самым выражаем свое отношение к простору как к одной из форм чувственно-соизмеримого с человеком пространства и артикулируем свою радость от встречи с ним[8].

Уже на семантическом уровне в слове «простор» можно выделить те его аспекты, которые необходимо будет учесть по ходу философского анализа простора как эстетического феномена. Простор как эстетическое расположение может быть раскрыт через понятия открытого и обширного, широкого пространства. Это первое и основное значение слова «простор» в современном русском языке. Второе, также широко используемое значение данного слова, – это свобода, приволье, раздолье…[9] 

Как видим, семантика простора имеет два смысловых центра. Первый связан с тем, что человек видит, оказавшись на открытом месте, второй – с тем, как он переживает то, что видит. Причем зрительная составляющая восприятия простора (его физика) неотделима от его метафизики, от того, что происходит в душе: оба значения указывают на то, что происходит в одно и то же время и в одном месте (происходит в-месте). Если мы говорим о расстилающемся перед нами обширном пространстве, то у нас невольно возникает представление о свободе и воле, и, наоборот, когда мы говорим «воля», «на волю», «приволье», то видим перед своим внутренним взором широкое пространство с тающими в голубоватой дымке у горизонта лесами или представляем себе мерцающее в солнечных лучах море…

Таким образом, именно определенность (вообразимость) и эмоциональность отделяют «простор» от «пространства вообще». Семантическая двойственность простора указывает на то, что в русской культуре простор рассматривается как чувственная данность, с которой сопряжен сверхчувственный («духовный») опыт. Духовное содержание простора укоренено в экзистенциально-онтологической конституции простора как эстетического расположения. Другое, особенное в просторе присутствует тогда, когда он дан (переживается) не просто как «обширное пространство, открытое для обзора», а как что-то неотразимо привлекательное, особенное.

Если «пространство вообще» на протяжении веков было предметом пристального внимания как со стороны философов, так и – в своих особенных аспектах – со стороны ученых, то феномен простора – как феномен экзистенциально-эстетического порядка – остается пока что практически неисследованным. Дать эстетический анализ простора – значит выявить соотношение чувственно-определенной, наглядной «фактуры» этого феномена («плоти» простора) с его метафизической составляющей.

Теперь вопрос об онтолого-эстетической конституции простора можно поставить следующим образом: с чем сопрягаются радость и душевный подъем, захватывающие нас в тот момент, когда мы созерцаем открытое, свободное пространство? Чем влечет простор, с чем мы здесь встречаемся и что встречает нас в этом расположении?

Восприятие простора (положение тела и ландшафт). Простор как эстетический феномен связан с возможностью беспрепятственного перемещения взгляда из стороны в сторону, когда ничто не мешает нам созерцать окружающее пространство. Простор требует широты и глубины обзора, то есть такой конфигурации пространства, когда взгляд созерцателя не встречает препятствий ни впереди, ни справа, ни слева от себя. В опыте простора важна глубина взгляда по горизонтали. Чтобы его восприятие стало возможным, взгляд должен погрузиться в пространство до предела, до линии горизонта и беспрепятственно скользить по ней то вправо, то влево. Такая «свобода взгляда» в качестве своего антропологического условия предполагает более или менее ровную и обширную поверхность и вполне определенное положение тела: тело должно быть ориентировано перпендикулярно поверхности земли (впрочем, такой поверхностью могла бы быть поверхность Марса или иной планеты). Воспринимающий простор человек должен занимать положение, которое позволяло бы ему скользить взглядом по горизонтали, параллельно земной поверхности, а это возможно, когда он стоит, идет, едет или сидит. (Тот, кто, например, лежит или ползет по поверхности земли, такой возможности не имеет.) Можно говорить о пространственных характеристиках геометрических фигур, и эти характеристики будут одними и теми же и для человека, и для гипотетического инопланетянина, но простор – это человеческий опыт пространства, и он предполагает вполне определенную телесность и жизненную среду[10].

Таким образом, восприятие простора предъявляет вполне определенные требования не только к форме пространства, но и к положению человеческого тела. Если представить себе человека, плывущего под водой и разглядывающего проплывающих мимо него с разных сторон рыб, то его рассказ об увиденном не будет содержать слова «простор»: подводная среда исключает такой опыт. Не будет говорить о просторе и человек, обозревающий мировое пространство через иллюминатор космической станции. Здесь, очевидно, речь будет идти о мировом (космическом) пространстве, но не о просторе. И это потому, что при взгляде из иллюминатора космического корабля, при выходе в открытый космос глаз не находит линии горизонта, не находит характерной для обычных, земных условий зрительного восприятия горизонтали, представляющей собой гео-антропологическое условие ориентации в пространстве. Само собой понятно, что ни о каком просторе не может идти и речи, когда человек спускается под землю (опыт спелеолога) и исследует ее полости, причем здесь уже не важно, будет ли он идти или ползти в закрытых пространствах подземелья.

Но и в обычных, нормальных для человека условиях предпосылка для эстетической встречи с простором в наличии имеются не всегда. Такой опыт практически исключен для тех, чья жизнь проходит в горах (но не на плоскогорье), где горизонтальное измерение встречается только на небольших, ограниченных участках земной поверхности. Соединение пространственной глубины и шири – не для горца. Соответственно, представление о просторе фиксируется далеко не во всех языках мира. Его появление возможно только там, где среда обитания народа включает в себя как закрытые участки пространства (горные ущелья, леса), так и места, открытые для панорамного обзора (побережье, степи, плоскогорья).

Исконная среда обитания русского народа такова, что здесь в достатке как закрытых, так и открытых пространств. Степные ландшафты, долины больших рек, озера соседствуют с лесными массивами и невысокими холмами. Такая природная среда располагает к осознанию и переживанию широкого, открытого пространства как особой, заслуживающей отдельного имени формы пространства[11]. Так было в Киевской и Московской Руси, так было и позднее. Выход к южным морям и включение в состав российского государства причерноморских степных пространств, освоение Сибири и Дальнего Востока создали еще больше поводов для переживания открытого (по горизонтали) пространства как особой формы созерцания и эстетического сознания. Можно сказать, что в русском ландшафте максимально акцентировано горизонтальное (в то время как в горных ландшафтах – вертикальное) измерение, способствующее переживанию открытости горизонта как экзистенциально значительного и эмоционально выделенного (особенного) опыта.

Пространство простора

 

 

Открытое пространство – это пространство предельно простое, бедное. Пространства более «односложного», чем простор (по количеству информации, «считываемой» с него глазом), пожалуй, – не найти. Для того, кто рожден ходить по земле, нет ничего проще, чем расстилающая перед ним земля. Линия горизонта, «краешек земли» и никаких дополнительных «членений». Отделенность земли (воды) от неба и… больше ничего. На просторе ничто не нарушает чистоты зрительного поля, по которому туда и суда, слева – направо, справа – налево гуляет наш вольноотпущенный взгляд. Ушедшая в зрение душа насыщается раздольем и ширью. Не «что-то» «где-то» «в чем-то» обнаруживает себя на просторе, нет, в нем открывается само пространство как простирание, как свободное раскрытие света по его сторонам.

На просторе доминирует горизонталь, а в пределах горизонтали – ширь и только потом – глубина. Вертикаль задействована в этом расположении на второстепенных ролях. (Простор предполагает отрытое пространство, открытый ландшафт, а высоты неба (даже самого низкого, облачного) достаточно для того, чтобы опыт простора мог иметь место.) Созерцающий взгляд прикован к линии горизонта как к основной зрительной доминанте: магический «край земли» хорошо «читается» взглядом благодаря световому контрасту между землей и небом. Горизонталь почти всегда[12]  присутствует в нашем восприятии, так что добавление каких-либо фигур (объемов, плоскостей, линий) как чего-то на земле стоящего (особенно если предмет размещается на переднем или на среднем плане) усложняет структуру пространства и не согласуется с простотой-чистотой простора. Как только на ближнем плане появляется «нечто», мы невольно обращаем на него внимание, определяем, что именно мы видим, оцениваем величину и высоту предмета и т. д. Даже сравнительно небольшой предмет на переднем плане или крупный – на среднем фокусирует на себе наше внимание и разрывает своим контуром непрерывность скользящего по линии горизонта взгляда. Предмет на среднем плане, который не разрывает линии горизонта и не мешает взгляду скользить вдоль нее, может, тем не менее, оттянуть на себя наше внимание и тем самым помешать восприятию простора в его особенной простоте. Предметы восприятия, расположенные на дальнем плане, воспринимаются нами всего лишь как неровности линии горизонта, они уже не есть определенные предметы, имеющие особую (свою собственную) форму: размытые свето-воздушной средой и уменьшившиеся в размерах, они для нас – «нечто, виднеющееся на горизонте».

Итак, простор – это ровная земная поверхность, граничащая с небом и дающая нам простой образ, но не образ вещи, а образ пространства. Простор – это простое пространство или… данность через его простую форму пространственности как таковой[13].

Простота, безыскусность – это – в пределе – пустота, незаполненность[14]. Пустота простора впускает. На просторе пространство воспринимается как впускающее, то есть как дающее место и саму возможность присутствия. Впускает то, что не занято, пусто. Впускает, дает место ни-что, пустота. «Что-то» – не впускает, оно оказывает сопротивление. Но что именно впускает простор? Пустота впускает возможность. Онтически – это возможность для кого-то или чего-то (и в первую очередь – для самого созерцателя) занять любое место на открытой созерцателю (простой и чистой) земной поверхности. Онтологически (в эстетическом событии) переживание простоты простора – это переживание возможности как таковой. Эта возможность обеспечена Другим в модусе Бытия. Другое – то, что открывает возможность присутствовать в мире, быть «в» нем.

Простор – это пространство, которое впускает, открываясь на уровне чувственного восприятия как возможность перемещения по горизонтали, как возможность занять любое место. Простор – это пространство, переживаемое как впускающая вещи простота-пустота. В случае с простором мы имеем дело не с местами и телами, не с тем, «что» простирается, а с самим простиранием, с чистотой-простотой пространства, с рас-про-стертостью земли как возможностью существования «в чем-то» и «где-то», «с чем-то» или «с кем-то».

Внимание толкователя простора (в интересующем нас онтолого-эстетическом контексте) должно привлечь и одно из значений слова «чистый»: чистый – значит свободный, открытый, ничем не занятый («чистое поле», «ледокол идет чистой водой», «чистый путь»)[15]. Еще интереснее то семантическое обстоятельство, что чистый – это совершенный, абсолютный. Простое пространство простора – это чистое пространство как в смысле его простоты-пустоты, так и в смысле безусловной выполненности (в нашем восприятии) пространства в его простирании. Существенно то, что в силовом поле эстетического расположения чистое пространство удерживается простором не умозрительно, а в его чувственной данности, в эстетическом созерцании. Его чистота – не результат дискурсивной возгонки пространственного представления в философское понятие, а непроизвольный (эстетически-событийный) перевод чувственного восприятия определенного пространства в созерцание пространства как такового, как Другого тому, что в нем расположено.

Пространство (а не форма тела) в его чистоте-простоте – вот истинный (метафизический) предмет созерцания в момент эстетической встречи с простором как особым расположением. Важно отметить, что «чистое пространство» может быть не только предметом мышления, но также и предметом влечения-переживания. Восприятие простора суть восприятие чистого пространства как имеющего вид (образ, форму). Такое созерцание парадоксально. Созерцая вполне определенное по своей структуре и «текстуре» пространство, мы переживаем его как чистую пространственность, как саму возможность простирания[16].

О просторе как эстетическом феномене можно говорить тогда, когда «имеет место» эстетическое событие восприятия свободного, обширного пространства в качестве чистого пространства, то есть тогда, когда оно дано нам в качестве не-объятного. И хотя для науки и здравого смысла ни одно из окружающих нас пространств не является «без-граничным» или «бес-конечным», однако в силовом поле просторного расположения пространство переживается нами в момент, когда (и «до тех пор, пока») оно воспринимается как чистая распростертость, как безусловная возможность занять место. Необъятность (отсылающая к ограниченным возможностям человеческого зрения) переживается в эстетическом событии простора как возможность бесконечного движения, в конечном счете, как чистая возможность иного.

Окружающее человека конечное пространство может быть воспринято как актуально бесконечное только в том случае, если актуально бесконечное (Другое) во-образится или, лучше сказать, расположится в созерцаемом пространстве и, стало быть, в самом человеке как восприимчивом, чувствующем существе. В опыте простора, в опыте простоты-чистоты имеет место событие эстетического перехода, которое можно определить как преодоление барьера относительности (релятивности) пространства. Переживание простора как без-мерного указывает на преодоление этого барьера, а его преодоление свидетельствует о том, что Другое имеет место, что оно эстетически открывается нам (в модусе положительного Ничто, в модусе Бытия).

Простор как чистое пространство, как чувственная данность, из чего сущее «имеет место», может быть осмыслен и описан как чувство возможности: возможности быть там или здесь, двигаться в том или ином направлении. Уже данность человеку пространственных форм может служить указанием на его внеположность (трансцендентность) по отношению к телам и местам как таковым. Следовательно, когда мы переживаем не то или иное пространство, а начало, из которого пространство разворачивается перед нами, мы имеем дело (эстетически, через чувство) с возможностью самих себя, с тем, благодаря чему мы присутствуем в мире, но «что» обычно остается скрытым от нас и весьма редко оказывается предметом чувственного восприятия.

Преэстетические условия простора. Конкретизация простора как особого расположения требует хотя бы кратко остановиться на внешних и внутренних условиях, в которых простор имеет и, следовательно, может иметь место как эстетический феномен.

Первым, лежащим на поверхности объяснением притягательности простора будет утверждение, что простор радует нас потому, что тут есть, куда посмотреть, есть, где глазу разгуляться. Можно согласиться с тем, что такое суждение верно описывает то, что происходит в акте созерцания простора с внешней стороны, но оно обнаруживает свою неполноту, поскольку не дает его онтолого-эстетической транскрипции. В нем упущена событийность простора[17] . Данности субъекту восприятия открытого пространства (степь, море, открытая вершина холма, доминирующего над окрестностями) недостаточно для того, чтобы человек пережил простор эстетически. Можно регулярно выходить «на брег морской» и оставаться совершенно равнодушным к тому, что видишь.

Но, может быть, достаточным основанием для эстетического восприятия простора будет настроенность человека на встречу с простором? Опыт показывает, что и этой, субъективной, составляющей для того, чтобы открытое по горизонтали пространство получило эстетическое освещение, недостаточно. И человек может быть «тот» (допустим, что это тот, кто уже вкусил радость встречи с простором и ожидает новых свиданий с ним), и настроение может быть тем, что надо, но встречи с простором может не произойти. В чем же дело? Какие еще силы вступают в игру, когда простор открывается в человека, а человек открывается в простор?

Чтобы открытое пространство стало простором, необходимо присутствие того, что, собственно, в эстетическом событии открывается. Но если это сбывающееся, действующее начало не есть ни сам предмет восприятия (не есть физическая конфигурация пространства), ни особым образом настроенный субъект, если оно – Другое, то именно его данность превращает человека, стоящего на берегу моря, в субъекта эстетического созерцания и наделяет морское пространство волшебными чарами. Простор – это эстетическое расположение, в котором человек откликается (своим переживанием) на откровение Другого. Открывая простор как безусловно особенное, мы открываем особенное в самих себе.

О том, какие условия благоприятствуют эстетическому событию, мы узнаем уже после того, как эстетическое событие свершилось. Та или иная форма (конфигурация) пространства может быть предметом влечения только в том случае, если опыт эстетической встречи с определенной формой пространства у нас уже имеется. Мы сознательно, а иногда полусознательно стремимся воспроизвести те внешние и внутренние условия, в которых мы когда-то такой опыт получили.

Но хотя свойства созерцаемого человеком пространства простор не порождают, а чувство простора не производится «по желанию», тем не менее, состояние субъекта и свойства объекта созерцания создают необходимые предпосылки для того, чтобы то или иное расположение имело место, произошло, состоялось.

Что касается настроения, благоприятствующего эстетическому событию, то оно будет сходным для большинства расположений эстетики утверждения. Эстетическое восприятие простора имеет больше шансов состояться в том случае, когда человек находится в спокойном настроении и не поглощен предметом мысли или чувства, когда он открыт в окружающий его мир. Обобщенно это настроение можно назвать сосредоточенным, молчаливо-созерцательным[18] . Как видим, на стороне субъекта можно выделить отрицательные и положительные условия, благоприятствующие свершению эстетического события. В отрицательном плане условием эстетической восприимчивости будет свобода души от отягощающих ее забот, от мыслей о долгах, о болезнях, о радостных или печальных новостях, о необходимых покупках и о квитанции из налоговой инспекции… В положительном плане вероятность эстетического события будет выше в том случае, если человек открыт для окружающего, если он реализует в своем этосе то, что Пришвин определил как «родственное внимание к миру».

Остановимся теперь чуть подробнее на описании предметно-пространственных предпосылок простора как эстетического феномена. Натуралистическая эстетика, если бы только ее интересовали такие феномены, как пространство, уют, затерянное, маленькое и т. д., сосредоточила бы свое внимание на предметно-пространственной конфигурации простора, но при этом рассматривала бы ее как необходимое и достаточное основание для возникновения эстетического переживания простора и влечения к нему. Однако с позиций феноменологии эстетических расположений определенная конфигурация пространства – это не более чем условие, необходимое (но недостаточное) для того, чтобы эстетическое событие встречи с простором имело место. Это тем более очевидно, что конфигурация пространства, характерная для простора, может служить внешним референтом для других эстетических расположений (для большего, возвышенного, тоскливого, скучного, затерянного и т. д.) или вовсе не сопровождаться никаким особенным состоянием.

Итак, каковы же предметно-пространственные предпосылки простора в его предметной составляющей? Какого рода пространство будет референтом простора как эстетического феномена? Первое, что приходит на ум, это представление об открытости пространства. Причем, о его открытости сначала в ширь, потом – в даль и только потом – в высь[19]. Пространство, открытое только по вертикали (с ним мы имеем дело в горном ущелье или в узкой, сдавленной горами долине) или в глубину и по вертикали, не дает предметных оснований для возникновения чувства простора. Но если пространство открыто в глубину и по горизонтали, то даже по-осеннему низкое, облачное небо не станет препятствием для простора как особенного эстетического расположения.

На предметно-пространственном уровне простор – это пространство, открытое по горизонтали, пространство, не препятствующее движению в любом направлении. На уровне тела возможность (возможность в ее телесном исполнении) – это возможность движения, перемещения, свободного принятия той или иной позы. Когда человек чего-то не может, он говорит: «У меня связаны руки», или: «Я связан по рукам и ногам». Когда он получает возможность сделать то, что ему не удавалось сделать прежде, он говорит, что наконец-то «распутался» и теперь свободен.

Открытое, широкое пространство воспринимается как пространство возможного перемещения, то есть как пространство, в котором моя воля не встречает препятствий (ведь на телесном уровне воля переживается и осуществляется как беспрепятственное движение). На уровне тела воля – это возможность «идти куда хочется». Лишить кого-то свободы – значит, исходно, лишить его свободы передвижения. Осуществлять наши желания и стремления, наши цели и планы мы (по большей части) способны не иначе, как перемещаясь с места на место. Освободиться – значит выйти на волю, туда, где имеется больше простора для движения, чем в камере или в лагерном бараке. Простор акцентирует восприятие возможности беспрепятственного движения тем, что в акте его созерцания пространство предельно расширяется. Понятно, что если я не «под стражей», то могу двигаться, «куда хочу», но эта возможность (в нашем обычном самочувствии) не ощутима, не является предметом созерцания и чувства. Условия для восприятия и переживания возможности движения будут различными в чужом доме и в собственном, на улицах города и за его пределами, в лесу и в степи…

Раскрытое по сторонам света широкое и глубокое пространство – это те условия среды, которые «потворствуют» акцентировке восприятия на возможности как возможности движения «куда угодно». И если человек не погружен «в себя», чем-то не озабочен, то вероятность того, что чувство простора на условном, относительном уровне (как чувство просторного) или на уровне безусловном будет им пережито, – достаточно велика.

Преэстетически значимыми моментами для встречи с простором будет также пространственная среда, которая непосредственно предшествует созерцанию шири. Здесь важен контраст, отчетливость перехода от тесноты, ограниченности зрительного поля к бескрайности открытого горизонта[20].

Самый «просторный простор» – именно тот, который воспринимается нами как «бескрайний». В то же время, в иных случаях, мы говорим не о просторе, а о просторном месте, о том, что более или менее широко (здесь нам тесно, там тесноты не ощущается, а вон в той, дальней комнате – и вовсе просторно). Просторной может быть также городская площадь, и улица, и дорога, и комната. Просторно там, где не чувствуется тесноты. Но чтобы простор был не только предчувствием простора (простор просторного), но сам стал предметом переживания, необходимо, чтобы масштаб окружающего человека пространства обеспечивал возможность эстетического перехода от условного к безусловному расположению, от просторного – к простору. Пространство города предоставляет таких возможностей больше, чем закрытое помещение, а берег широкой реки или моря, степь или поле – это как раз те ландшафты, которые наилучшим образом располагают нас к восприятию и переживанию безусловно просторного (простора).

Опыт простора и современность. Завершая описание простора и преэстетических условий его свершения, мне хотелось бы задержать внимание читателя на том положении, в котором находится эстетика простора сегодня. С одной стороны, и на эту тему нам уже приходилось высказываться, в современном обществе крайне обострена чувствительность к опыту возможности/невозможности иного во времени (становление иным) и пространстве (перемещение)[21]. Почти полная деструкция традиционных форм и способов воспроизводства человеческого в человеке на протяжении ХIХ-ХХ веков (им соответствовало представление о мире как о ставшем, завершенном миро-здании) и последовавшая за ней дискредитация эстетики прекрасного выдвинула на первый план те формы эстетической восприимчивости, которые «созвучны» переживанию мира как незавершенного, становящегося, лишенного устойчивого центра и не стремящегося ни к какой конечной цели.

В обществе, выживание которого базируется не на воспроизводстве того, что есть, а на том, чего еще нет (на будущем, которое внесет в жизнь «небывалое»), на первый план выходит не категория вещи как «чтойности», а категория возможности, не сущее, а ничто (открытый горизонт, неизвестное будущее). Можно предположить, что в таком обществе окажутся задействованными те резонаторы человеческой чувственности, которые откликаются не на совершенство формы, а на ее изменчивость (на возможность ее временного из-менения, возрастной пере-мены), не на данность вещи, а на горизонт ее присутствия (реакция не на «что» вещи, а на ее «где», «как», «в каком месте», на ее «далеко» или «близко»…). Существует немало свидетельств, подтверждающих это предположение. Можно, пожалуй, сказать, что современный человек готов к восприятию эстетики пространства и времени больше, чем его не столь уж далекие предки.

В то же время, чувствительность к пространству и времени как к предметам эстетического восприятия подавляется сегодня теми масштабными переменами, которые происходят в европейской культуре. Эти изменения ведут к тому, что потребность в эстетическом опыте, резонирующем с культурной доминантой нашей эпохи (мир открыт, жизнь – это возможность, иной жизни, человек – это возможность человека, возможность все время осуществляемая и до конца не осуществимая), остается в значительной степени нереализованной, репрессированной или выхолощенной. Каковы же обстоятельства, препятствующие актуализации чувствительности современного человека к феноменам, относимым нами к эстетике пространства?

Посмотрим, в частности, как обстоит дело с преэстетическими условиями простора. Речь пойдет не о том, каковы эти условия в принципе (об этом было сказано выше), а о том, как с ними обстоит дело сегодня. Но сначала напомним читателю, что преэстетические условия эстетического расположения имеют двойственный характер. С одной стороны, это конфигурация среды обитания человека, с другой – внутренняя настроенность, готовность к встрече с чем-то особенным. Остановимся сначала на первом, потом – на втором моменте.

1. Скученность в больших городах и городских агломерациях год от года увеличивается. Все больше становится людей, которые, выйдя из дома, видят перед собой только дома, заборы, машины, рекламные щиты, перетяги, строительные конструкции, но никак не линию горизонта. И дело не только в том, что городские жители в своей повседневной жизни с открытым пространством соприкасаются крайне редко. Контраст закрытого и открытого пространства сам по себе способствует, а не препятствует эстетике простора, он усиливает нашу просторо-приимчивость. Проблема в том, что именно с контрастом закрытого и открытого пространства горожанин ХХ века имеет дело крайне редко.

За городом, конечно, просторнее, чем в городе, но открытого пространства той размерности, которой было бы достаточно для восприятия простора, там явно не хватает. Большие города давно утратили зримую границу, отделяющую город от не-города. Давно нет городских стен, отсутствуют рвы, а за «городской чертой» мы, скорее всего, не увидим «чистого поля». За условными административными границами современного мегаполиса – «не чисто». Города все больше и больше зарастают густым «подлеском» пригородов, коттеджных и дачных поселков, промышленных объектов, etc. Да и само понятие «пригород» становится сегодня все менее отчетливым. Трудно определить «на глаз», где кончается город и начинается пригород. Еще труднее нащупать (визуально) линию, за которой можно рассчитывать на встречу с открытым пространством. Даже в России, с ее громадными пространствами и равнинным ландшафтом, житель мегаполиса вынужден тратить все больше времени для того, чтобы покинуть урбанизированную зону пригородов и оказаться там, где его глаз может нащупать линию горизонта[22]. Ближайшее заслоняет ее и не дает возможности соприкоснуться с открытым пространством. Загроможденность пространства вызывает у одних смутное, у других – осознанное желание вырваться из городской тесноты «на простор», «на вольный воздух».

2. Чтобы воспринять простор, мало оказаться в чистом поле, надо быть внутренне готовым к такой встрече. У лишенной опыта взаимодействия с открытым пространством души не формируется восприимчивости к простору, а там, где она сформировалась, не всегда удается поддержать ее новыми встречами с ширью и далью. Тонкий механизм субъективной настроенности на созерцание сегодня расстроен, и лишь немногие сохраняют способность к концентрации и сосредоточенной открытости миру. Речь о том, что нерасположенность к восприятию иного мешает состояться простору как эстетическому событию.

Напротив, осознанная или неосознанная (бессознательная) настроенность на встречу – это та скрытая (преэстетическая) предпосылка, которая делает эстетическое событие (в том числе – событие простора) вероятным, предрасполагает к его свершению.

Я говорю «вероятным», так как эстетические расположения с нами случаются и без такой настроенности; простор может войти в нас, даже вопреки нашему настроению. Но настроение, загруженность или незагруженность сознания, содержание этой «загрузки» могут способствовать или препятствовать свершению эстетического события.

Ситуация повседневной жизни человека ХХI века такова, что его отношение к другим людям, к вещам опосредуют симулятивные измерения медиа-реальности, работающие и на захват, и на удержание внимания, играющих с нашими желаниями. Подставляя себя вместо (на место) первичного мира, масс-медийная (ныне еще и интерактивная) и – шире – симулятивная среда не оставляет времени и пространства для того, чтобы что-то из того, что принадлежит первой реальности, могло остановить на себе наше внимание.

Конечно, и до наступления масс-медийной (информационной, пост-современной) эпохи эстетический опыт имел своим предварительным (необходимым, но недостаточным) условием сосредоточенность и свободу от власти предметов повседневной озабоченности (работа и то, что вокруг нее, отношения с близкими, с друзьями, соседями, сплетни, содержание книг, журналов, газет и т. д.). И в прошлые времена для эстетической встречи необходим был созерцательный настрой, готовность видеть, воспринимать и откликаться на зов. И тогда к встрече с Другим готовы были немногие. Но сегодня ситуация усложнилась: привычка к успокоительному заполнению сознания и внимания получила мощное подкрепление со стороны миниатюризированной, мобильной и «умной» электротехники, устранившей все препятствия для «исхода из первого мира». Из него теперь можно выйти в любой момент и при любом положении тела. Возьмем человека, который идет по улице. Он идет по улице и отсутствует, отгораживаясь от окружающих звуков или от тишины с помощью наушников[23]. Если он остановился, у него всегда есть возможность локализовать взгляд с помощью светящегося экрана монитора мобильного телефона, смартофона, нетбука и прочих систем, изымающих человека из первой реальности и погружающих его в реальность виртуальную. А если такая возможность есть, то многие пользуются ей, не задумываясь о последствиях.

Сегодня нельзя исключить того, что через какое-то время восприимчивость к простору еще более ослабнет даже там, где ее поддерживает языковая настройка внимания на широкое и далекое. Как видим, и здесь, в области субъективных предпосылок эстетического переживания простора складывается крайне противоречивая ситуация: простор отвечает внутреннему запросу на встречу с Другим в модусе восприятия чистой возможности перемещения, но к этой желанной встрече человек оказывается не готов.

* * *

Подведем итоги. Стороны света открываются Постороннему. Открытость сторон света – это условие, лежащее в основе восприятия возможности перемещения. О незанятом (открытом) пространстве как о просторе можно говорить тогда, когда оно становится самостоятельным (выделенным из потока мыслей и чувствований) предметом восприятия. Простор влечет к себе постольку, поскольку мы обнаруживаем в нем нечто особенное, Другое. Но явленность Другого в просторном расположении – это его типологически особенная эстетическая данность, отличающаяся от тех форм, в которых Другое обнаруживается в ветхом, юном, мимолетном, затерянном, прекрасном, возвышенном, ужасном, etc. Здесь, на просторе, Другое открывает себя широко-открытым (распахнутым) пространством. Переход от созерцания широко и далеко открытого пространства к созерцанию простора – это переход к переживанию пространства в его чистоте-простоте.

Простор как расположение – это данность Другого как чистой возможности иного, опознаваемой человеком в переживании «права» беспрепятственного перемещения (четыре стороны света как нулевое направление движения, простор как опыт начала возможного движения). Возможность перемещения открывает человеку его у-местность. Быть уместным – привилегия того, кто от места свободен. В опыте простора человек находит себя как Странника, как того, кто волен сменить место. Лишь свободный может быть местом-имения-места, тем, кто прокладывает путь. Куда направишь свои стопы – там и будет твой путь, твоя дорога.

Список литературы

1. Антон Павлович Чехов. Переписка с женой. – М. : Захаров, 2003.

2. Гоголь, Н. В. Мертвые души. – М. : Художественная литература, 1983.

3. Даль, В. И. Толковый словарь живого великорусского языка : в 4 т. – Т. 3. – М., 2001.

4. Комплексный словарь русского языка. – М., 2001.

5.Лопатина В. В., Лопатина Л. Е. Русский толковый словарь. – М., 1994.

6.Лишаев, С. А. От тела к пространству: данность и возможность в эстетическом опыте // Mixtura verborum’ 2010: тело и слово. Философский ежегодник. –Самара, 2010.

7.Лишаев, С. А. Эстетика Другого. – СПб. : Изд-во СПб. ун-та, 2008.

8.Михайлова, М. В. Эстетика молчания: Молчание как апофатическая форма духовного опыта. – СПб. : РХГА, 2009.

9. Словарь русских народных говоров. – Вып. 32-й. – СПб., 1998.

10.Словарь русского языка в четырех томах. Т. 3. М., 1983.

11.Срезневский, И. И. Словарь древнерусского языка. – Т. 2. Часть 2. – М., 1989.

12.Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка (онлайн версия). URL: http://www.classes.ru/all-russian/russian-dictionary-Ozhegov-term-27743.htm (дата обращения: 15.10.2010).

13.Толковый словарь русского языка / под. ред. Д. И. Ушакова. Т. 1–4. – Т. 4. – М., 1940.

14.Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка : в 4 т. – Т. 3. – СПб., 1996.

15.Частотный словарь русского языка. – М., 1977.

16.Шмелев, А. Д. Русская языковая модель мира: Материалы к словарю. – М. : Языки славянской культуры, 2002.

17.Яковлева, Е. С. О концепте чистоты // Логический анализ языка: Языки этики. – М., 2000.

 

 

---

 

 

 

Комментарии

Имя	Запомнить
Email
Сайт
Сообщение

← Предыдущая статья
Человек, мыслящий искусство и машины скорости

Следующая статья →
Сообщество полиса и медиа-сообщество, или найдите десять отличий между комической маской и смайликом

• Вестник Самарской Гуманитарной академии. Серия "Философия. Филология." 2010-8
• Содержание
• Общность и основание: Dasein, отсутствие, симфема
• Онтология сообщества как стратегия "эффектизации" общества
• Общество как подражание: об актуальности тезиса Габриэля Тарда
• Сообщество полиса и медиа-сообщество, или найдите десять отличий между комической маской и смайликом
• Человек, мыслящий искусство и машины скорости
• Искусство и научно-технический прогресс: контуры взаимосвязи
• Власть общества и автономия безумца: антипсихиатрический проект Томаса Саса
• «Простой смертный», или «человек с улицы»: этические коллизии профессионализма