Главная » Тексты » Библиотека » Периодические издания » Вестник Самарской гуманитарной академии » Вестник Самарской гуманитарной академии 2019-2 (26)

О пользе и вреде «русской йоги»: несколько замечаний о трансгрессивной природе пьянства*

Статья посвящена трансгрессивной и маргинальной природе пьянства и опьянения, и в этом контексте обсуждается понятие маргинальности и маргинального опыта. Данный подход позволяет трактовать пьянство как сложный социокультурный феномен, данный как в «низком», так и «высоком» модусах. В центре внима-ния — пьяная бравада, которая трактуется в аспекте трансгрессивного испытания предела и опыта границы между жизнью и смертью. В сравнении с йогой, как практикой расслабления ума и тела, опьянение по-лучает ироническое определение «русская йога».

Ключевые слова: пьянство, опьянение, измененные состояния сознания, трансгрессия, маргинальность, маргинальная практика, вино, праздник, пир, бравада, йога, асана.

Все говорят, что пить нельзя!
А я говорю, что буду!
Б. Гребенщиков

Пьянство принято считать феноменом социальной маргинальности, что справедливо, поскольку частое и систематическое употребление спиртного характеризует, во-первых, образ жизни, именуемый «нетрезвым», во-вторых, референтную группу и соответствующий способ существования в ней, в третьих, социальный статус, который имеет тенденцию к понижению. Всё это имеет важный смысл в социологическом анализе маргинальности. Между тем, само понятие маргинальности предстаёт гораздо более сложным и неоднозначным, как только мы покидаем предметные рамки социологии и социальной психологии и начинаем рассматривать пограничность как способ человеческогобытия. В экзистенциально-феноменологическом плане пьянство можно понимать как феномен трансгрессии, как онтологическую крайность в смысле бытия-на-краю. В антропологическом аспекте пьянство может быть представлено как феномен праздничного отношения к жизни, имеющего множество оттенков и переходов — от торжественного пира до обыденной пьянки. В обоих планах перед нами раскрывается весьма разнообразный мир, играющий различными гранями творчества, успеха, радости, тоски, отчаяния. Мир пьяницы, очевидно, шире и, что важно, богаче, чем его может представить медико-социологическое определение «алкоголизма». Об этом мы можем судить не только по персонажам В. Ерофеева, но и по биографиям таких возвышенных пьяниц, как С. Есенин, В. Высоцкий, С. Довлатов, Э. Хемингуэй, П. Пикассо, А. Модильяни (список можно продолжить). Многие из них умерли от алкоголизма, но оставили после себя бессмертные записи о судьбе человека»1. Понятие маргинальности выражает не только социологическую модальность бытия, но и широкий фронт явлений сознания, творчества, культуры, обусловленных переходом через границу наличных форм. Алкоголь является одним из древнейших средств расширения сознания и преодоления стесняющих дух норм и запретов. Именно по этой причине вино или его аналоги являются неизменным атрибутом ритуальной и, прежде всего, праздничной культуры: посвящения, причащения, свадьбы, поминок и т. д. Если представить линейку событий, отмечаемых вином, то легко заметить, что в большинстве случаев это события перехода, имеющие не только «высокий» сакральный смысл, но и профанный. На этом «низовом» уровне мы так же имеем дело со спектром трансгрессивных феноменов — от преодоления «стеснительности» до пьяной бравады. Этот трансгрессивный смысл я бы и хотел акцентировать с помощью столь странного выражения, как «русская йога».

1. Предисловие о йоге

Словосочетание «русская йога» имеет шутливо-иронический характер, так как никакой русской йоги не существует. Каждый школьник знает, что йога — это явление традиционной индийской культуры, что это самобытная духовно-телесная практика.

Однако в ХХ веке, благодаря глобализации, йога перешагнула культурные границы и стала транснациональным явлением, а в лице Айенгар-йоги ещё и международной корпорацией. Речь не идет о практике, аутентичной древним ведическим канонам. Речь идет о коммерческом варианте йоги, а именно, о фитнес-йоге, которая сегодня стала массовой околоспортивной дисциплиной, атрибутом «здорового образа жизни» и в этом качестве — йогой для домохозяек. Транснациональная фитнес-йога является важным элементом современной физической культуры Запада, но при этом остаётся надежно забытым то обстоятельство, что йога в исконном её понимании — это, прежде всего, способ работы с сознанием. «Физическая культура» Запада самим названием отсылает к «физике» при том, что фюзис берется в картезианском смысле протяженности. Столь явная акцентуация имеет следствием практику растяжения тела, а йога сводится к постуральной гимнастике, нацеленной на формирование мышечного корсета и гибкости. По определению А. Сидерского, йога — это не что иное как «суставно-сухожильная гимнастика»2.
В рыночной экспозиции финтнес-йога преподносится как «мягкий» и альтернативный вариант «бодибилдинга», адресованный преимущественно женщинам, и рекламируется в качестве «скульптора» стройного и красивого тела3. Заметим, что глагол to fit означает «соответствовать», а производное от него слово fitness корреспондирует тело с определенными антропометрическими данными. В современной потребительской культуре фитнес означает фор-мирование экстерьера по лекалам глянцевых журналов и видеокурсов, моделирующих тело по «иконам стиля». Так — мысля телесность в парадигме res exstensa, — res cogitans европейской культуры редуцирует сложную духовную практику к элементарной «растяжке». Идущие в довесок слова «духовность» и «осознанность» служат лишь маркерами экзотики. Таким образом, рынок, заинтересованный только в том, что можно предъявить и продать, закрепляет за йогой статус дисциплины овнешнённого тела.

Согласно историку йоги М. Синглтону, транснациональная йога сложилась в первой половине ХХ века как «гибридный продукт диалога колониальной Индии и всемирного физкультурного движения»4. Она берет начало в школе «Майсурского дворца», крёстным отцом которой считается Беллур Кришнамачар. Перед ним была поставлена задача вывести национальный «продукт» (к тому времени уже изрядно подзабытый самими индусами) на международный уровень. А поскольку задача изначально была заточена под зримый результат (от этого зависело финансирование школы), постольку историческая реинкар-нация йоги пошла по пути той самой демонстративности, которая была чертой уличных факиров и акробатов. Это была сценическая йога, а проще говоря, цирк. В качестве модельных образцов практики были выбраны наиболее способные = гуттаперчевые ученики Майсурской школы — Б. К. С. Айенгар и К. Паттабхи Джойс. Именно они стали основными пропагандистами йоги в Британии и Америке. Популяризируя йогу по всему миру, Айенгар и Джойс придали ей ту самую акцентуацию, которая связана с атрибутами гибкости и зрелищности: сначала нужно было удивить мир, а затем адаптировать учение для нужд европейского пользователя.

«Транснациональная англоязычная йога, — пишет Синглтон, — рождается в самый разгар беспрецедентного энтузиазма физической культуры, и в столкновении с ним смысл йоги не мог остаться неизменным»5. Прежде всего это относится к истолкованию базового понятия хатха-йоги «асана», которую Айенгар свел к понятию «поза». С учетом того напряжения, которое испытывает практикующий асану, такая поза должна быть названа крайненеудобной. Между тем, именно об удобстве асаны пойдет и речь ниже. Стоит ли говорить о «релаксации» и «медитации», если неизбежным следствием форсированного растяжения мышц и суставов являются травмы? Такие травмы известны любому трюкачу или спортсмену: это и разрывы сухожилий, и мышечные спазмы. Как отмечает Синглтон, это была не йога, а набор «постуральных манипуляций, задуманных как йога»6 . Йога же есть нечто другое — осторожное исследование границ телесных и психических возможностей, мягкое ощупывание предела. Это маргинальная практика в том смысле, в каком маргинальным является любое испытание границы и предела.

Спрашивается, каким образом маргинальная в прошлом практика ин-дийских йогов менее чем за столетие вошла в мейнстрим европейской цивилизации? Какова вообще судьба маргинального в эпоху всеобщей рыночной апроприации?
Это вопросы общего порядка, и они требуют специального рассмотрения. В данной статье я затрону их только для того, чтобы рассмотреть такой феномен маргинальности, как опьянение и пьянство. Пьянство, разумеется, не йога, так как последняя, хотя и с оговорками, но всё же отсылает к «здоровому образу жизни». Между тем, в пьянстве есть нечто от йоги, а именно — измененноесостояниесознания. Правда, достигается оно не посредством духовно-телесной практики, а посредством хорошо известного и доступного медиатора — алкоголя.

Повторюсь, выражение «русская йога» — это, безусловно, шутка. Но в каждой шутке, как известно, есть доля правды.

2. «Что же нам делать с пьяным матросом»?7

То, что пьянство является фактором национального самосознания, не вызывает сомнения. Мифы о том, как русские круто выпивают, поддерживаются не только многочисленными анекдотами на тему «кто кого перепьет», алкогольными спаррингами и соответствующими «подвигами» русских туристов за рубежом, но и творческой биографией выдающихся деятелей русской культуры, таких как Д. Давыдов, С. Есенин, Вл. Высоцкий, С. Довлатов и др. Во всех народах пьют, но не у всех народов пьянство входит в культурный код. При этом нельзя сказать, что русские пьют больше других. По данным ОЭСР за 2010-2014 гг., Россия занимала восьмое место в мировом потреблении алкоголя на душу населения, пропустив вперед Германию, Люксембург, Ирландию, Чехию, Францию, Эстонию и Литву. А по данным «Всемирной организации здравоохранения», к 2017 г. Россия опустилась на 14-е место8. Таким образом, дело не в том, что русские много пьют, а в том, что русские этим гордятся. Гордость и бравада, не проходя сквозь фильтры «высокой» культуры, тем не менее, оседают на уровне обыденного сознания и массовой культуры — застольных бесед, песен и анекдотов. А это большая традиция. Поэтому нет ничего удивительного в том, что клип «В Питере пить!» группы «Ленинград» в 1916 г. стал национальным хитом года и к настоящему моменту имеет более 88 миллионов просмотров на канале YouTube.
Вот лишь несколько капель той пьяной бравады, что переполняет сосуд бытовой традиции и русского фольклора.

В аристократических салонах XIX – начала XX веков была популярна русская народная песня «Я вечор млада», которая в различных вариантах повествовала об удали хмельной бабы. В обработке Н. Клюева («Плясея»):

Я вечор, млада, во пиру была,
Хмелен мед пила, сахар кушала,
Во хмелю, млада, похвалялася
Не житьем-бытьем – красной удалью.
Не сосна в бору дрожмя дрогнула,
Топором-пилой насмерть ранена,
Не из невода рыба шалая,
Извиваючись, в омут просится, —
Это я пошла в пляску походом:
Гости-бражники рты разинули,
Домовой завыл — крякнул под полом,
а запечье кот искры выбрызнул

В наиболее известном варианте:

Я не мёд пила и не пол пивка.
Я пила млада сладку водочку —
Я не рюмочкой, не стаканчиком,
Я пила, млада, из полуведра,
Из полу ведра через край до дна.
Темным лесом шла не боялася,
Чистым полем шла — не шаталася.

«Я вечор млада» входит в репертуар академических хоров и хоровых театров. Её замечательно исполняла собирательница русских народных песен, выпускница Петербургской консерватории, народная артистка РСФСР Ирма Яундсем. О популярности этой песни свидетельствует и тот факт, что на её музыкальной основе Фёдор Глинка написал «Вдоль по Питерской».

Но нас в данном вопросе интересует другое, а именно подчеркнутая бравада, причем со стороны представительницы женского пола. Дело в том, что половина ведра в русской мере равняется примерно шести литрам, а это много, даже если «сладка водочка» представляет собой не крепкий алкогольный напиток, а слабую наливку. При этом в тексте дано указание на то, что напиток, как минимум, превышает крепость пива и медовухи («Я не мёд пила и не пол пивка»). Таким образом, это бравада. А всякая бравада, разумеется, предполагает преувеличение, особенно в вопросах вина и секса, что является неизменным сюжетом застольных басен и сальных анекдотов. О такой гиперболизации «материально-телесных образов, в особенности образов еды и пьянства», много писал Михаил Бахтин9. Он же указал на «весьма древний и почтенный комплекс», в котором соседствуют пир–веселье–смерть–могила. Такое соседство не случайно, ибо бесшабашное веселье, как и смерть, есть феномен края и, соответственно, крайности. Смех и плач — это два способа обозначения границы между жизнью и смертью. Смех — феномен жизни. Плач — феномен смерти. Их чередование — то смех, то слёзы — есть колебание трансгрессии, которое наиболее заметно у влюбленных, пьяных и детей. Трансгрессивное единство веселья и смерти представлено в трагедии А. Пушкина «Пир во время чумы», где изображен феномен «весёлой смерти», описанный ещё Франсуа Рабле.

Указанное единство веселья, любви и смерти, данное в хронотопе пира, является шифром к пьяной браваде пирующих воинов, многочисленные примеры которой дают гусарские стихи и романсы. В качестве примера можно привести популярный застольный романс, слова из которого некоторые исполнители приписывают Денису Давыдову.

Когда я пьян, а пьян всегда я,
Ничто меня не устрашит,
И никакая сила ада
Моё блаженство не смутит!
Летя на тройке, полупьяный,
Я часто вспоминаю вас,
И по щеке моей румяной
Слеза катится с пьяных глаз!
А утром перед эскадроном
Я снова буду свеж и прям,
И взглядом медленным, но томным
Ловить улыбки милых дам!

Не менее залихватски звучит «самодеятельная» песня Игоря Морозова «Поле Куликово», сопровождавшая студенческие пирушки в конце 70-х и особенно популярная на исторических факультетах.

Как на поле Куликовом
закричали кулики,
и в порядке бестолковом
вышли русские полки.
Как дыхнули перегаром —
За версту кругом разит:
Значит, выпито не мало,
Значит, будет враг разбит!
Эх, слева нас/рать и справа нас/рать.
Приятно с похмелья мечом помахать!

Подобные трансгрессивные эскапады отражают тягу русской души к безмерности и вытекающую отсюда особенность доводить винопитие до экстремального предела. Именно с таким влечением связаны непристойные фантазмы о «реках вина», нашедшие отражение как в архаическом пласте народной мифологии, так и в современных эстрадных и ресторанных шлягерах.

Если б было море пива,
я б дельфином стал красивым.
Если б было море водки,
стал бы я подводной лодкой.

С такими бравурными фантазиями могут сравниться, пожалуй, только алкотуры «нормандских викингов». Именно такой — трансгрессивный — характер пьянства и вызывающе-бесшабашное заигрывание с пределом становится предметом гордости многих россиян. Преодолевая стеснительность, русские подчас преодолевают всякие границы. Ведь не просто так поэт И. Губерман с иронией написал:

Не стесняйся, пьяница, носа своего,
Он ведь с нашим знаменем цвета одного!

Алкогольное возлияние во все времена рассматривалось творческими людьми в качестве источника вдохновения и законного спутника творчества. Подчас винопитие оказывалось и центральной темой самого творчества. Наиболее показательна в этом отношении автобиографическая повесть В. Ерофеева «Москва – Петушки», изображающая жизнь необычного, но глубоко душевного человека.

Для многих поэтов, писателей, художников и режиссёров состояние опьянения было даже чем-то вроде жизненного кредо, а у философов и вовсе становилось предметом рефлексии. К примеру, поэт-гусар Денис Давыдов идею служения царю и отечеству неизменно коннотировал служением стакану:

Я люблю кровавый бой,
Я рожден для службы царской!
Сабля, водка, конь гусарский,
С вами век мне золотой!

Различные семантические треугольники, образованные вокруг спиртного: карты–водка–женщины, или свадьба–водка–драка и др. — лежат в основе многочисленных сценариев и сюжетов. В российской рок-культуре именно спиртное занимает место наркотиков в триаде секс–наркотики–рок-н-ролл. Потому нет удивительного в том, как Борис Гребенщиков — лидер группы «Аквариум» — отреагировал на обвинение в том, что он своим творчеством якобы пропагандирует алкоголизм. «Я не творчеством, я своей жизнью пропагандирую алкоголизм! И тот факт, что я еще жив, — это уже пропаганда алкоголя» — ответил он со свойственной ему иронией.

Так почему люди пьют?

Как отмечает антрополог Станислав Гурин, «существуют различные причины пьянства. Это и физиологические (наследственная предраспо-ложенность), и психологические (компенсаторная функция опьянения), и социально-экономические (низкий уровень образования и жизни). Однако пьют здоровые и больные, несчастные и счастливые, и с горя и с радости, по слабости и от избытка сил, дураки и умные, бедные и богатые. Поэтому всех этих объяснений явно недостаточно, чтобы обосновать фундаментальное, центральное положение алкоголя в культуре»10 . Как поется в уже упомянутом застольном романсе:

Я пью и в радости и в скуке,
Забыв весь мир, забыв весь свет.
Беру стакан я снова в руку —
Пью — горя нет! Пью — горя нет!

Существует версия, согласно которой история пьянства равна истории человечества, ибо состояние опьянения известно даже некоторым видам животных, поедающим забродившие фрукты. История показывает, что практически всем культурам было известно состояние опьянения, которое практиковалось в разных плоскостях: коммуникативной, ритуальной, мистериальной и даже метафизической. При этом во все времена люди знали о последствиях алкогольного опьянения и уже в древности философы всерьез обсуждали вопрос о мере винопития. Вот, что пишет о пользе и вреде алкоголя для жизни русский философ Вл. Соловьев: «Что касается до питья, то самое простое благоразумие запрещает употребление крепких напитков, доводящее до потери разума. Аскетический принцип требует, конечно, большего. Вообще вино повышает энергию нервной системы и чрез нее психической жизни; на низших ступенях духовного развития, где преобладающая сила в душе еще принадлежит плотским мотивам, все, что возбуждает и поднимает служащую душе нервную энергию, идет на пользу этого господствующего плотского элемента и, следовательно, крайне вредно для духа; поэтому здесь необходимо полное воздержание “от вина и сикера”. Но на более высоких ступенях нравственной жизни, какие достигались и в языческом мире, например Сократом (см. Платонов “Пир”), энергия организма служит более духовным, нежели плотским, целям, и повышение нервной деятельности (разумеется, в пределах, не затрагивающих телесного здоровья) усиливает действие духа и, следовательно, может быть в известной мере не только безвредно, но даже и прямо полезно. Всеобщим и безусловным правилом остается здесь одно: сохранять духовную трезвость и ясность сознания»11 .

Почему же, зная о вреде алкоголя, люди, тем не менее, не смогли от него отказаться, а все известные антиалкогольные кампании потерпели фиаско? Может быть, потому, что пьющие находили в нем некоторую пользу?

3. «Все говорят, что пить нельзя, а я говорю, что буду!»

Поскольку о вреде алкоголя написаны тонны литературы и прочитаны тысячи научно-просветительских лекций, попробую всё же задеть столь щекотливый вопрос, как его польза.

Сама по себе антитеза «польза-вред» говорит о том, что винопитие — это парадоксальный феномен. Парадокс заключается в том, что во все времена его ругают, но во все времена его пьют. Его пьют и ругают одновременно. Обычно на следующий день после пьянки — с похмелья. Похмелье — закономерное постпраздничное состояние. С алкоголем сопрягаются не только праздники, но и трудовые будни. С ним чередуются день и ночь. В творчестве Гребенщикова эта парадоксальность доведена до предела: алкоголь представлен то как демон («Мама, я не могу больше пить!»), то как ангел («Ангел всенародного похмелья»), то как источник помешательства, то как источник просветления («Вперед бодхисатва!»).

Поэтому, отвечая на вопрос о пользе, следует начать с того, что пьянст- во — это, прежде всего, модусчеловеческойжизни, и лишь затем болезнь, зависимость или вредная привычка. Необходимо понять, что в пьянстве мы имеем дело с миром человека, пусть даже и в его маргинальной форме. Это значит, что феномен пьянства значительно шире и не охватывается понятием алкоголизма, которое сегодня повсеместно распространилось, благодаря школе и социальной рекламе. О богатстве мира пьяниц можно судить не только по возвышенным литературным персонажам, но и по биографиям таких та-лантливых пьяниц, как Эрнест Хемингуэй, Пабло Пикассо, Амедео Модильяни, Эдгар По и другие.
Пьянство — это весьма сложный и неоднозначный социокультурный феномен, который не поддается однозначному определению в терминах «пользы» или «вреда». И такая трудность связана с понятием «жизнь». Дело в том, что понятие жизни не сводится ни к позитивно-научному медико-биологическому определению, ни к прагматическому описанию социальных стратегий. А есть еще экзистенциальное и психологическое содержание термина «жизнь», применительно к которому императив «здорового образа жизни» не работает. Жизнь — понятие метафизическое, и соответственно вопрос о пользе и/или вреде алкоголя для жизни должен стоять в этой плоскости.

Очевидно, что пьянство — это не только проблема здоровья. Пьющие обычно признают ценность здоровья, но эта ценность не является для них безусловной, ибо, вопреки известному изречению, в здоровом теле не всегда присутствует здоровый дух. То есть дело вовсе не в отношении к собственному здоровью (или не только). Причины тяги к алкоголю глубже. Они не сводятся к дурной наследственности, негативной социальной среде, плохому воспитанию, вредным привычкам или отсутствию должного уровня моральной и эсте-тической рефлексии. Подобные объяснительные схемы плохо работают, когда речь заходит о чисто человеческой тяге за горизонт наличного бытия. Они плохо работают тогда, когда мы сталкиваемся с таким типом пьяниц, которые выпивают «концептуально», по идейным соображениям.

Идейный пьяница пьет во имя идеи — не важно какой. У него, в отличие от иных «безыдейных», «душа болит!» Иногда он пьет ради творческого вдохновения, иногда — во имя спасения себя перед лицом неосуществимости замысла или проекта. Идейный пьяница, как правило, идеалист и перфекционист. В качестве такового он противопоставляет себя не только безыдейному выпивохе, но и идейному трезвеннику, которого он оценивает как существо приземленное, «бескрылое», с узким горизонтом мышления, лишенное способности заглядывать за край, за смысловой горизонт. Идейный трезвенник для идейного пьяницы хуже всех.

В основе такой «идеологии» лежит представление о том, что вино возбуждает духовные силы. На это, кстати говоря, указывает происхождение слова «спирт», которое восходит к латинскому spiritus, что означает «душа», «дух», «дуновение», «вдохновение». У Платона в диалоге «Пир» винопитие описано как событие духовное. Пир — это своеобразная эпифания — явление софии (мудрости), событие просветления, вызванное общением вокруг чаши с вином.
Во все времена спиртосодержащие напитки являлись неизменным атри-бутом пира и включенных в него элементов — застолья, «постелья» (Б. Гре-бенщиков) и похмелья. Античные философы считали вино напитком богов, который на время уравнивал бога и человека. Орфический поэт Мусей считал, что самая прекрасная награда за добродетель — это вечное опьянение. Само же воздействие алкоголя рассматривалось как «божественное наитие». Именно так Платон характеризует значение греческого слова «алетейя» (истина откровения). Этот же смысл несёт латинская поговорка — «истина в вине». Похожую мысль высказывает Гегель, когда дает следующее определение: истина «есть вакхический восторг, все участники которого упоены»12.

Похмелье же — это расплата за временное блаженство и в этом смысле падение с «неба» на «землю». Похмелье — болезненный симптом бренности и конечности того божественного состояния, в котором человек оказался благодаря внешним (спиртосодержащим), а не внутренним (духовным) ресурсам.

Итак, уже в древности польза винопития усматривалась в особом «вакхическом восторге» и продуктивном движении духа в направлении истины. Вред же считался относительным и был связан либо с нарушением меры выпитого по отношению к телесной конституции, либо с неверной мотивацией человека. В целом же, как положительный, так и отрицательный эффект от алкоголя напрямую связывались со степенью духовной зрелости. В той связи русский философ Вл. Соловьев, известный своим пристрастием к вину, писал, что на низких стадиях развития духа следует воздерживаться от алкоголя, так как он имеет только плотское воздействие. Но на более высоких стадиях «энергия организма служит более духовным, нежели плотским целям, и повышение нервной деятельности (разумеется, в пределах, не затрагивающих телесного здоровья) усиливает действие духа и, следовательно, может быть в известной мере не только безвредно, но даже и прямо полезно».

Так и сегодня: употребление алкоголя в художественной и интеллектуаль-ной среде прочно ассоциировано с духовными маргинальными практиками, в то время как пропаганда «трезвого образа жизни» характеризуется как ханжество, лицемерие, пустое резонерство. Мотив же творческого возбуждения столь силён, что граничит с готовностью сознательно причинять вред своему здоровью.

Пускай погибну безвозвратно
Навек, друзья, навек, друзья,
Но всё ж покамест аккуратно
Пить буду я, пить буду я!

Причем слово «аккуратно» здесь означает не меру, а регулярность.

Понимая, что регулярное употребление алкоголя вредит здоровью, продвинутые пьяницы периодически подлечивают свою больную печень или проводят поддерживающую терапию, словно бы лишь для того, чтобы пить дальше. О таких персонажах в хите группы «The Beatles» «Come together» говорится: «Он живёт на грани, но чётко знает, где край / У него при себе бутылка мутной воды и волшебный фильтр».

Если с вредом алкоголя всё более или менее ясно, то в чем же его пусть и сомнительная (вечно сомнительная!) полезность?

О пользе первого порядка по существу уже сказано: при условии духовного труда алкоголь способен стать катализатором творческого процесса. При отсутствии такового — медленным, но мощным фактором деградации как тела, так и личности.

Полезность второго порядка обусловлена символическими функциями, благодаря которым чаша с вином становится важнейшим элементом множества ритуалов — от свадьбы до похорон, от причащения до жертвоприношения.
Третий порядок задан тем, что вино играет функцию «социальной смазки» или «клея». Алкоголь слегка затуманивает социальный разум, а вместе с ним и те общественные противоречия, которые мешают или препятствуют коммуникации. Перед лицом общественного собрания вино развязывает язык и потому является основой застольной беседы, создавая на время состояние «соборности». Трезвенник же держит на уме то, что у пьяного на языке. По этой причине в коллективе всегда с подозрением относятся к непьющим. Трезвенник — чужак на пиру.

Наконец, четвертый порядок связан с самой повседневностью, где алкоголь снимает напряжение: после трудового дня, ссоры, очередной неудачи или трагедии.

4. «Вперед, Бодхисаттва! Нам с тобой пора в магазин!»

Спрашивается, но при чём тут йога?

Несмотря на то, что вопрос о сущности йоги не является необходимым для понимания феномена пьянства, попытаемся ответить и на него.

При том что в йоге, действительно, нет ничего русского, в пьянстве всё же есть элементы йоги. И это не шутка. Дело в том, что йога в древнем и аутентичном её понимании предполагает практики остановки «колеса сознания» и «молчания ума», достигаемые посредством расслабления тела. Вопреки утвердившемуся на Западе стереотипу, йога представляет собой не гимнастику или фитнесс, сводимые к исполнению поз, а последовательность состояний. Важное, но вместе с тем повсеместно упускаемое различие между западным и традиционным восточным пониманием йоги заключается в том, что так называемая асана — это не поза как таковая, а состояние, достигаемоевпозе, причём без видимого усилия. По этой причине напряженная растяжка сухожилий и выламывание суставов в позе «Лотоса» — это еще не асана, в то время как обычное сидение на стуле при определенных условиях может быть асаной. Вот какое определение дает «Йога-Сутра» Махариша Патанджали (II век д. н. э.)» «Асана — это устойчивая и удобная [поза]» (2:46), которая достигается «при прекращении усилия, [или] сосредоточения на бесконечном…» (2:47)13. Это поза, удобная для тела и ума, что явно противоречит практике школы Айенгара. Иными словами, йога предполагает расслабление, а не напряжение, недеяние, а не преодоление сопротивления. Вот, что по этому поводу пишет практикующий исследователь В. Бойко: «Как правило, человек, самостоятельно приступивший к освоению асан и не осознавший принципа у-вэй, будет пытаться выполнить их “как на картинке”, ведь без труда и рыбку не вынуть из пруда.

В данном случае старание — это привычка <…>. Любая незнакомая деятельность, в том числе и физическая, порождает усилие тела и ума <…>. Хотя заявленная изначально цель практики — отвлечение ума от повседневных забот и мыслей <…> Чем поза удобнее, проще и доступнее (особенно это важно для новичков), тем дольше в ней можно пробыть с комфортом, то есть — без ощущений (если, конечно, специально не «присматриваться») в теле. Чем больше время выдержки — тем сильнее воздействие. <…> Короче говоря, в коре образуются новые доминантные очаги специфического возбуждения, которые тормозят, деактивируют либо “стирают” очаги уже имеющиеся. И как результат этого процесса состояние сознания меняется — ментальная суета затихает. Уходят навязчивые мысли, исчезает внутренняя тревожность, уменьшается мышечный гипертонус — приходит успокоение. Налицо начальная стадия полной ре-лаксации. <…> Как только “разреженность” сознания наступила — миними-зируется мышечный тонус, тело начинает оседать, как тающий лед в кувшине, принимать его форму, вливаться в асану само по себе, без вашего желания и участия! Асану не нужно делать, в ней надо просто быть!»14

По этой причине наставники йоги, характеризуя асаны как инструмент расслабления ума и тела, нередко сравнивают их с состоянием пьяного тела. Пьяное тело, как ни странно, может оказаться «умнее» трезвого, например, когда оно падает, а точнее, оседает, «как тающий лед в кувшине принимает его форму». Отключенное от вращающегося «колеса ума», это тело словно бы знает, как ему упасть, и поэтому падает, не ломаясь.

Но дело, разумеется, не только в мышечном, но и в ментальном рас-слаблении. Если представить вопрос глубже, то речь идет о приостановке того внутреннего диалога, который мы непрерывно ведём сами с собой. Мы спорим внутри себя, как с другими, теребя душевные «болячки» и тем самым пере-воссоздавая назойливую идентичность вместе с её неразрешимыми проблемами. Мы живем в неудобной позе, и наше сознание, как и наше тело, порой напоминаетсплошную «отсиженную ногу». Занятие же йогой устраняет не только застойные процессы в теле, но и снимает «отеки» души. Более того, оно расширяет сознание.

Те же функции при определенных условиях (подчеркнём это) выполняет алкоголь. Его воздействие не сводится только к расширению сосудов и временному разжижению крови, как справедливо учит медицина. Латинская поговорка in vino veritas — это не просто тост, но констатация того обстоя-тельства, что временное разрушение матрицы повседневности приоткрывает некоторые стороны бытия. В этом отношении винопитие, как и асана, — это медиатор между действительностью и представлениями о ней. Представления же обусловлены нормами, правилами и господствующими установками, сковывающими движение души и полет фантазии. Поэтому творческие люди хорошо знают, что некоторые вещи можно сделать только легко – расслабившись, или как говорят англичане, easy does it.

Именно потому, что алкоголь является универсальным «расслабителем», он столь дорог взволнованной русской душе. А волноваться ей, как известно, есть о чём: это и холодный климат, и произвол властей, и бытовые неурядицы, и сложная международная обстановка. Между тем, загнанные в неудобную позу представители властной или культурной «вертикали» пьют «горькую» ровно так же, как закованные в каменные джунгли или заброшенные в глубинку представители «горизонтали». В этом и заключается большой секрет «русской йоги». Выполняя функцию медиатора трансгрессии, она в то же время служит тормозящим «успокоительным» средством.

PS
Йога зародилась в условиях влажного и теплого климата. Но на Руси климат суровый, а это мешает расслаблению. Возможно, именно по этой причине российские адепты индийской йоги временами практикуют «йогу русскую».

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. БахтинМ. М. Собрание сочинений. Т. 4(1): «Франсуа Рабле в истории реализма» (1940 г.). Материалы к книге о Рабле (1930-1950-е гг.). Комментарии и приложения. — Москва : Языки славянских культур, 2008. — 1120 с.
2. БойкоВ. С. Йога: искусство коммуникации. — Изд. 4-e, испр. и доп. — Нижний Новгород : Деком, 2011. — 508 с.
3. ГегельГ. В. Ф. Феноменология духа. — Москва : Наука, 2000. — 495 с.
4. ГуринС. П. Проблемы маргинальной антропологии. — Саратов : Издательский центр Саратовского государственного социально экономического университета, 1999. — 181 с.
5. Классическая йога («Йога-сутры» Патанджали и «Вьяса-бхашья») / пер. с санскрита, введ., коммент. и реконструкция системы Е. П. Островской и В. И. Рудого. — Москва : Наука. Главная редакция восточной литературы, 1992. — 263 с.
6. РазиновЮ. А. Падение нормативного человека, или куда ведет антропологический поворот? // Диагностика современности: глобальные вызовы — индивидуальные ответы : сб. материалов научн. конф. с межд. уч. / отв. ред. Ю.А. Разинов. — Самара: Изд-во Самарский университет, 2018. — С. 77—88.
7. СинглтонМ. Тело йоги. Истоки современной постуральной практики. URL: https://self.wikireading.ru/38365 (дата обращения: 24.11.2019).
8. СоловьевВ. С. Оправдание добра. Соч. : в 2 т. Т. 1. — Москва : Мысль, 1988. — С. 47—548.

СНОСКИ

* Работа выполнена при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 19-011-00910 «Маргинальные феномены человеческого бытия (Антропология ad Marginem)».
1 Разинов Ю. А. Падение нормативного человека, или куда ведет антропологический поворот? // Диагностика современности: глобальные вызовы — индивидуальные ответы: сб. материалов науч. конф. с межд. уч. / отв. ред. Ю. А. Разинов. Самара : Изд-во Самарский университет, 2018. С. 76—77.
2 Yoga 23 (Y23) — курс йоги А. Сидерского, представленный десятками видеокурсов.
3 КутьинаИ. Йога — скульптор Вашего тела»: видеокурс; СидерскаяЕ. YOGA23: курс «Стройное и красивое тело».
4 Синглтон М. Тело йоги. Истоки современной постуральной практики. URL: https://self.wikireading.ru/38369 (дата обращения: 24.11.2019).
5 СинглтонМ. Указ. соч.
6 Там же.
7 Здесь и далее в качестве подзаголовков используются строки из стихов Б. Гребенщикова.
8 См.: URL: http://apps.who.int/gho/data/node.main.A1036
9 Бахтин М. М. Собрание сочинений. Т. 4 (1): «Франсуа Рабле в истории реализма» (1940 г.). Материалы к книге о Рабле (1930-1950-е гг.). Комментарии и приложения.
М. : Языки славянских культур, 2008. С. 55.
10 ГуринС. П. Проблемы маргинальной антропологии. Саратов: Издательский центр Саратовского государственного социально экономического университета, 1999. С. 38.
11 Соловьев В. С. Оправдание добра. Соч.: в 2 т. Т. 1. М. : Мысль, 1988. С. 145—146.
12 Гегель Г. В. Ф. Феноменология духа. М. : Наука, 2000. С. 30.
13 Классическая йога («Йога-сутры» Патанджали и «Вьяса-бхашья») / пер. с санскрита, введ., коммент. и реконструкция системы Е. П. Островской и В. И. Рудого. М. : Наука. Главная редакция восточной литературы, 1992. С. 143.
14 Бойко В. С. Йога: искусство коммуникации. Изд. 4-e, испр. и доп. Нижний Новгород : Деком, 2011. С. 169—170.

Имя	Запомнить
Email
Сайт
Сообщение