Наследие Платона: к вопросу о соотношении онтологии и теологии в платонизме

// Парадигма: Очерки философии и теории культуры. – СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2006. С. 137-146.

В рамках традиции европейского философствования последних веков сложилось определенное толкование платоновской онтологии, которое находится в разительном противоречии с тем, как эта онтология понималась в самой античности. Вопрос о модернизации или искажении подлинного наследия античности в новоевропейской философии был поднят еще М. Хайдеггером (кстати сказать, также не избежавшим подобной модернизации), однако до сих пор онтология Платона продолжает истолковываться в духе гегелевского идеализма или позитивизма, которые пытались отделить Платона от последующей традиции платонизма. Здесь можно задать простой вопрос: а на каких основаниях можно считать прокловскую интерпретацию наследия Платона «неоплатонической» модернизацией? Почему мы обязательно должны понимать Платона в духе Гегеля или Целлера, а не в духе Прокла? Модернизацией как раз и является истолкование Платона как идеалиста под влиянием немецкого идеализма XIX в. (при том, что онтологические основания и картины мира в платонизме и немецком идеализме диаметрально противоположны) или, того хуже, под влиянием позитивизма немецких историков философии в том же XIX в., создавших полную карикатуру на учение Платона своим изобретением «мира платоновских идей».
Это со всей убедительностью было продемонстрировано А.Ф. Лосевым в его многочисленных трудах о платонизме, ставящих целью преодоления этого гигантского заблуждения о Платоне и его философии, в плену которого европейская мысль пребывала долгие столетия. Именно философская деятельность (я бы даже осмелился назвать ее интеллектуальным подвигом) А.Ф. Лосева, рискнувшего обратиться за пониманием философии Платона к многовековой традиции платонизма, и особенно к трудам Плотина, Ямвлиха и Прокла, позволила завершить период полного непонимания платоновской философии и создать перспективу для адекватной интерпретации наследия Платона, в том числе и в первую очередь онтологического.
Помимо работ А.Ф. Лосева следует отметить огромную заслугу онто-герменевтики М. Хайдеггера в вопросе исследования самих истоков и принципов онтологического мышления, и в частности, тот дух критицизма и недоверия, с каким Хайдеггер относился к новоевропейским интерпретациям античной онтологии. Онто-герменевтическая установка Хайдеггера, указывая разницу между греческим и современным способами интерпретации бытия, косвенно демонстрировала то влияние, которое общая картина мира, будь то античная или новоевропейская, оказывает на формирование онтологическое дискурса. Тем самым преодолевалась гегелевская и позитивистская иллюзии о том, что, говоря о бытии (а шире и о других понятиях и категориях онтологии), европейские мыслители Нового времени имели в виду то же самое, что и античные, и что они мыслили в одной онтологической плоскости. С точки зрения выявления исконной интенции онтологии платонизма работы М. Хайдеггера являлись еще одним крупным шагом к тому простому пониманию, что Платона следует интерпретировать прежде всего и исключительно в рамках самой традиции платонизма. Впрочем, сами интерпретации Платона Хайдеггером еще не в полной мере удовлетворяли этому требованию .
Итак, следуя мудрому совету Лосева о том, что Платона следует понимать через последующую традицию платонизма , к ней и обратимся.
Разница между новоевропейским представлением о платоновской философии и тем, как эту философию представляла себе внутренняя традиция самого платонизма, мы обнаруживаем уже в первом предложении, с которого Прокл начинает свою «Платоновскую теологию». Он говорит, что «философия Платона изначально воссияла благодаря благой воле лучших» . Лучшими, согласно платонизму, являлась четыре рода – богов, демонов, героев и чистых (то есть не вступивших в материальные телесное бытие) душ . Все они – жители незримого духовного мира, то есть платоновская философия понимается здесь не как личный вымысел или открытие философа Платона, но как божественное откровение, которое благой волей лучших было ниспослано людям, чтобы открыть им истину о подлинной реальности и ее божественных основаниях. Из понимания платоновской философии как религии откровения следует, что с точки зрения платонизма вся послеплатоновская философия не может быть ничем иным, как комментарием к диалогам Платона, с целью все более глубокого раскрытия «замысла Платона» (который, отметим, в платонизме вовсе не есть «замысел Платона»), либо, не являясь комментарием к Платону, она неизбежно удаляется в область субъективных вымыслов, фантазий и спекуляции – то есть в ту сферу, которая в платонизме уделялась мнениям.
Как констатирует Прокл, в лучших наличествует «ум и истина, возникшая вместе с сущим» . Таким образом, благая воля лучших через сочинения Платона имела целью сделать этот скрытый порядок духовного или умного мира (kosmos noeton) и истину, которая неизменно пребывает совечной сущему, «очевидными для душ, пребывающих в становлении» . Последнее напрямую касается нас, ибо мы и есть те души, которые пребывают в потоке материального становления, в мире иллюзий, страданий, и мы онтологически, по способу своего бытия отличаемся от четырех лучших родов, согласно Платону и Проклу пребывающих в настоящем и подлинном бытии, которое духовно (то есть нематериально-умственно), реально (то есть неиллюзорно), неизменно (что нам почти совсем невозможно представить) и вечно. То есть философия Платона есть откровение вечной реальности и как таковая является для нас неким логосом вечного бытия.
Здесь со всей ясностью перед нами предстает значимость духовной топографии, в которую мы предварительно уже помещаем себя еще до начала всякой философской интерпретации. Если для Платона и Прокла этот предварительный онто-топографический порядок духовной реальности необходимо включает в себя соотнесение своего места в мире с наличием (и причем реальным наличием) в бытии четырех высших родов, то, к примеру, для Гегеля или Целлера такого соотнесения не существует, ибо трудно предположить убежденность Гегеля в реальном существовании богов, демонов, героев и чистых душ платонизма. Онто-топография Гегеля иная, и в соответствии с ней он и строит свое понимание (а вернее – абсолютное непонимание) Платона. С некоторыми оговорками это можно отнести и к М. Хайдеггеру, демонстрирующему «свое понимание» Платона в работе «Учение Платона об истине». Что уж говорить о позитивистах, вообще отрицающих само наличие какой-либо онто-топографии…
Но вернемся к Проклу. Итак, философия Платона призвана сделать истину подлинной онто-топографии очевидной для душ, пребывающих в становлении, но лишь «в той мере, в какой им позволено принять участие в столь сверхъестественных и великих благах» .
Речь у Прокла идет об очевидности той истины, которую несет в себе платоновское учение, вернее, о степени очевидности этой истины. Действительно, как показала история философии, истина, о которой говорил Платон, всерьез воспринималась только самими платониками, а остальные относились к ней с той или иной степенью несерьезности: «чудит старик Платон». Традиция платонизма считает, устами Прокла, такое положение вполне естественным. В конце концов, душам, пребывающим в становлении, во-первых, есть чем заняться и без всяких поисков истины, а во-вторых, вовсе не обязательно, что сферой поисков истины для тех, кому она все-таки интересна, должны быть именно божественные истоки и незримые причины мироздания – можно вполне объяснять мир и свое бытие в нем и без них, примеров чему полна история как античной, так и современной философии. Есть здесь, правда, и третий момент, на котором концентрирует внимание платоновская традиция: речь идет о некоем божественном разрешении, «санкции лучших», позволяющих или не позволяющих кому-либо принимать участие в созерцании истины (вернее, речь идет о степенях такого дозволения, так как участие в истине даровано всем уже в силу самого онтологического статуса души, вопрос в том – и для платонизма это вопрос первоочередной – в какой степени полноты осуществляется соединение души с истиной).
С точки зрения платонизма в этой реальности становления ум человека не готов к восприятию божественного знания, и для его подготовки необходимы последовательные ступени созерцательного восхождения, для чего, собственно и предназначена философия. В этом плане платонизм напоминает аналогичные доктрины еврейской каббалы и буддийской ваджраяны, где позволение на получение знания рассматривается как даруемое свыше, когда ум приходит к соответствующему уровню. Философия Платона выстраивает себя в виде лестницы восхождения, как анагогический дискурс, когда на каждой ступени открывается определенное знание, и только если это знание пускает «благие корни» в душе, той позволяется перейти на следующий уровень. И эта лестница достаточно длинна, поскольку платонизм говорит о божественном, то есть, по сути дела, имеет дело с бесконечностью.
Неудивительно, что такая философия «осталась непонятой большинством утверждающих, что они философствуют» , поскольку, утверждает Прокл, соответствует самому божественному и «извечно сочетается с самими богами» . И эта философия «была открыта свыше для тех, кто в состоянии вкусить от нее через одного человека». Этим человеком и являлся Платон. И здесь возникает еще один достаточно интересный для нас вопрос. Почему именно Платон удостоился чести быть избранным богами и как его фигура рассматривается самими платониками в рамках собственной платонической традиции?
Прокл характеризует личность основателя платонизма следующим образом: «Предводитель (kategemon) и иерофант подлинных таинств, которые вершат покинувшие околоземные места души, а также совершенных и непоколебимых зрелищ, в которых участвуют души, удостоившиеся подлинно счастливой и блаженной жизни» .
Здесь мы встречаемся с одним любопытным понятием – категемон. Именно так платоновская традиция именует Платона, а позднее – и целый ряд позднейших учителей школы платоновской мысли – Ямвлиха, Прокла и ряд других. Категемон переводится как глава школы, как вождь, ведущий к истине, или как вождь истины сущего. Он – ретранслятор замысла лучших, посредник, ведущий души к божественной истине сущего. Когда Прокл именует Платона «категемоном» и «иерофантом подлинных таинств», он четко указывает, что подлинные таинства происходят не в этом мире и не в душах, пребывающих в потоке материального становления в сфере времени. Эти таинства начинаются после смерти, для душ, «покинувших околоземные места». Философия Платона и раскрывает тот подлинный и вечный порядок сущего, истинное бытие, открывающееся полностью душе после смерти, ведь здесь на земле мы – на короткое время и гораздо больше времени душе суждено проводить в мире другом. То есть, исходя из вышесказанного, платонизм различает два рода душ: идущие по ступеням лестницы божественного знания очищающиеся души и души уже очистившиеся и это знание имеющие, души, относящиеся уже к роду «лучших». Для первых и предназначено знание, передаваемое им через философию Платона, вторыми, чистыми душами.
Категемон в этом смысле выступает как посредник между двумя мирами, несущий свет вечной истины в мир смерти и становления. Более того, у него нет никакой иной задачи, и это объясняет обстоятельства личной жизни таких категемонов как Платон, Плотин, Ямвлих, Прокл. Причем даже срок жизни, время и обстоятельства рождения категемонов в платонической традиции объясняются божественным замыслом. Поэтому философию категемонов правильнее именовать скорее мистагогией, о чем и говорит Прокл: «Величественно и неизреченно воссияв изначально благодаря [Платону] словно бы в священном храме, эта мистагогия прочно заняла свое место в недоступных для входа частях последнего, неведомая для большинства посещающих ее. В предписанные периоды времени она, конечно же, отправляется подлинными жрецами, избравшими для себя жизнь, соответствующую этой мистагоги, так, как это для нее возможно, и все это место озаряется повсеместным сиянием божественных зрелищ» . Повсеместным, ибо взору категемона божественный мир, то есть мир подлинный и настоящий, открыт целиком и полностью, ибо категемон сам «идет за богами» , а передаваемое им учение имеет целью сделать своих учеников (то есть те души, что признаны богами достойными этого) «спутниками на дорогах мистической истины, относящейся к богам» .
К числу категемонов Прокл относит Платона, Плотина, Амелия, Порфирия, Ямвлиха, Теодора Асинского и своего учителя Сириана. Категемоном, как говорит нам традиция, был и сам Прокл. Понятие «категемон» и «традиция категемонов» как носителей полноты всей истины реальности помогает, на наш взгляд, избавиться от некоторых заблуждений насчет Платона и его философии, от которых, к сожалению, были несвободны даже такие корифеи мышления, как Гегель или В.С. Соловьев, внесшие достаточно существенный вклад в современное платоноведение, но исходившие из существенно иной онто-топографии.
К примеру, В.С. Соловьев в своем «Оправдании добра», характеризуя платоновскую философию, писал: «Минутный подъем Платоновой мысли до идеи Эроса как моста, соединяющего мир истинно-сущего с материальной действительностью, остался без последствий: философ указал в загадочных выражениях на этот мост, но оказался не в силах по нему идти и вести других» .
Как представляется в свете вышесказанного, а именно в контексте понятия «категемона» как обладателя полноты истины сущего, вряд ли имеет смысл говорить о «минутном подъеме» мысли Платона. Согласно традиции платонизма, скорее уж речь идет о спуске мысли до уровня, позволяющим и более скромным умам ее постигать, и не в обычаях категемонов излагать истины, измеряемые минутами. «Без последствий» дискурс Платона (и об этом очень ясно говорит Прокл) остается только во вне-платонической традиции, внутри же традиции платонизма утверждение о бессилии категемона бессмысленно, поскольку в силу самого своего онтологического статуса он – тот, кто, сам пребывая в божественной истине, ведет к ней других. Остается «загадочность выражений», но здесь мы уже переходим к другой очень важной проблеме – проблеме герменевтики платоновских текстов.
Еще такой проницательный ум как Гегель в своих «Лекциях по истории философии» отмечал, что изложение платоновской философии по его произведениям, «в которых она дана не в систематической форме, затрудняется не столько благодаря им самим, сколько благодаря тому, что в разные эпохи эту философию понимали по-разному, и в особенности, благодаря тому, что ее в новейшее время часто щупали грубыми руками, и грубые умы вносили в нее свои грубые представления» . Гегель отмечает целостность платоновской мысли, одобряет то, что она полностью стоит на точке зрения идеи. Однако он считает способ развития мысли у Платона далеким от систематичности, объясняя это тем, что «философская культура Платона, равно как и общая культура его времени, еще не созрела до подлинно научных творений» . Подлинно научный дух Гегель находит только у Аристотеля. Подытоживая свое рассмотрение философии, Гегель замечает, что она излагается в случайной форме диалога, что глубочайшие истины обнаруживаются в ней случайно, подобно нахождению драгоценного камня в пустыне, и что «в диалогах этой философии отсутствует систематическая связь» . Отсюда постоянные попытки найти эту связь на всем протяжении XIX и начала XX веков, ни одна из которых не привела к какому-либо серьезному результату, ни у Гегеля, ни у Целлера, ни у Мунка, ни у Соловьева.
Что удивительно, так это то, что ни один из вышеназванных мыслителей не обратился за разъяснением к внутренней традиции самого платонизма, которой были прекрасно известны и порядок диалогов, и способы их интерпретации, как, впрочем, и осмысление всего платоновского замысла в целом.
А между тем в школе платоников сложилась незыблемая традиция изучения полного курса платоновской философии в двенадцати диалогах Платона. Они изучались последовательно в таком порядке: «Алкивиад I», «Горгий», «Федон», «Кратил», «Теэтет», «Софист», «Политик», «Федр», «Пир», «Филеб», «Тимей», «Парменид» . Остальные произведения Платона кроме вышеназванных двенадцати, и в том числе такие обширные как «Государство» или «Законы», изучались лишь в качестве дополнительного вспомогательного материала. И к этому у платоников были очень серьезные основания.
Платоническая традиция достигла небывалой герменевтической изощренности в истолковании текстов своего основоположника, применяя достаточно необычный подход, который я рискнул бы назвать «герменевтикой гипертекста». Примером этому может служить то, как Прокл в девятой главе своей «Платоновской теологии» комментирует платоновского «Парменида» . Не вдаваясь во все подробности прокловского анализа, отметим, что Прокл доказывает свою позицию, не только опираясь на текст «Парменида», но также на тексты всех произведений Платона, в которых в какой-либо форме фигурирует Парменид, в частности, на тексты диалогов «Софист» и «Федр». Приведем небольшой пример. Согласно Проклу, когда в диалоге «Парменид» Парменид говорит, что его рассуждение будет посвящено «сущему-самому-по-себе», то он, «скрытно от большинства» имеет в виду генаду всех сущих, то есть высшую сферу божественного единства . Самой фразы «скрытно от большинства» нет в «Пармениде», но зато сам Парменид представлен там как мудрец, философ, охваченный страстью к исследованию первооснований сущего, а фраза «скрытно от большинства» взята из диалога «Федр» , из того места, где говорится, что разум философа окрыляется божественной истиной и его ум, по мере сил, обращен на то, чем божественен бог, и его охваченность этой божественной истиной происходит «скрытно от большинства», которое ей попросту не интересуется.
Тем самым весь корпус текстов Платона предстает как некий гипертекст, в котором высказывания из одного диалога являются ключом для интерпретации высказываний из другого диалога. Таким образом, смысл диалога проявляется в его перекрестном диалоге с другими диалогами, содержащими определенные ключевые фразы. То есть продолжение мысли одного диалога содержится не в самом этом диалоге, и умение правильно потянуть за ниточку этих взаимоотсылающих фраз и означало в глазах платоников герменевтическую компетентность или искусство диалектики. Эта герменевтическая диалектика, как признает Прокл, в глазах большинства (то есть тех, кто не относится к платоновской традиции) может выглядеть пустословием , однако на деле она является искусным использованием четырех методов постижения смысла: диаретики (исследующей выходы сущих за свои пределы), аналитики (исследующей возвращение к истокам), ористики (рассматривающей предметы, покоящиеся в себе) и аподиктики (имеющей дело с причинной зависимостью) . И искусство понимания платоновского текста означает так же понимание того, где, как и когда Платон говорит диаретически, аналитически, ористически или аподиктически, что, опять-таки, подразумевает некие сквозные линии смысла, проходящие через произведения Платона.
Одной из главных таких линий является понимание в платоновской школе онтологии Платона как теологии. Это понимание содержится уже в самом начале «Платоновской теологии» Прокла, когда тот говорит о философии Платона как о соответствующей самому божественному и «извечно сочетающейся с самим богами». Теология в платонизме – это наука о первосущем. Как пишет Прокл: «Стало быть, все, как я и говорил, называют богами самые первые и более всего самодовлеющие начала сущих вещей, а науку о них – теологией» . Теология в платоническом понимании исследует не только высшие бытийные основания сущего, но также и то, как божественные генады участвуют в самом бытии этого сущего посредством выхода за свои пределы и возвращения к себе.
Не входя в подробности тео-онтологических импликаций платонизма (они в большом количестве содержатся в «Платоновской теологии» Прокла и в текстах самого Платона), отметим лишь, что возможность понимать Платона так, как это делалось внутри самой традиции платонизма, открывает достаточно захватывающие горизонты исследования. В перспективе этих горизонтов наукой о первопричинах у Платона оказывается теология, формой развертывания или одним из этапов которой является онтология, так как бытие у Платона подчинено сверхбытийственным божественным основаниям. Как представляется автору, верным путем обретения подлинного смысла платоновской философии является не теологизация онтологии (так как при этом мы будем исходить из неверных новоевропейско-позитивистских оснований), но онтологизация теологии.

Комментарии

Имя	Запомнить
Email
Сайт
Сообщение

← Предыдущая статья
Метафизика и сущее: от Хайдеггера к Платону

Следующая статья →
Философско-поэтические пересечения: Хайдеггер, Деррида, Понж о бытии вещи